Олаф обзвонил всех знакомых, у которых Антония могла бы остаться ночевать. Последним в списке, перед больницей и тюрьмой, значился дом Шаттона. Служанка не стала злиться на поздний звонок и просто позвала к телефону хозяина, и тот уже, зевая, подтвердил, что Антонии выпало внеплановое ночное дежурство. Он даже предложил съездить проверить, как она там, но Олаф вежливо отказался.

Успокоить домашних дворецкому оказалось не под силу, и в итоге, стоило Антонии переступить порог, на нее налетели с причитаниями. Сперва старшее поколение отчитало Антонию за доставленные переживания, потом Антония, грозно сверкнув глазами, сама отчитала всех за панику. Олаф чувствовал себя виноватым за то, что не сумел навести порядок, но хозяйка только отмахнулась. Еще его душевных терзаний ей не хватало!

* * *

После обеда Антония едва не опоздала на опрос последнего свидетеля. Дожевывая на ходу взятый из дома бутерброд, она влетела в холл администрации и уперлась взглядом в знакомую спину. На цыпочках, стараясь не привлекать внимания инспектора, девушка вдоль стены юркнула к лестнице. И ей почти удалось пройти незамеченной, но у самых ступеней она все же почувствовала на себе тяжелый взгляд и, гордо выпрямив спину, стала спускаться. А вот не испугается она инспекторского гнева, он не дождется! Тем более что и придраться не к чему. Наверное.

Уточнив у стражника, в какой комнате ждет свидетель, Антония попросила принести ей воды и уверенно зашла в кабинет. Опрос прошел не так гладко, как она предполагала. Управляющего и по совместительству владельца «дома удовольствий» Антония оставила напоследок, чтобы к тому времени знать все факты и понимать, о чем спрашивать. Однако мужчина оказался крепким орешком и признаваться ни в чем не собирался. Кроме того, на его душе висело столько темных пятен, что можно было упрятать его за решетку только по одним подозрениям. Но, к сожалению, кроме Антонии, эти пятна никто не видел, а значит, нужно было получить доказательства, показания свидетелей или чистосердечное признание. На мужчину пришлось надавить, но в итоге он наговорил столько, что хватило бы на несколько поездок на каменоломни в один конец.

Пока Антония оформила его показания, пока стражи увели заикающегося мужчину и стребовали с Антонии расписку о том, что к заключенному не применялось насилие или иные запрещенные действия, прошла уйма времени, и Антония едва не опоздала на доклад к инспектору. Проверяющий сперва грозно на нее посмотрел, прикрикнул, но уже после нескольких минут разговора неожиданно смягчился и предложил сделать перерыв и выпить чаю. Антония даже задумалась: не настолько же плохо она выглядит! Вероятно, бледнее обычного, но прописанные лекарями порошки она выпила сразу, как окончила допрос, и голова даже не успела разболеться.

Их разговор проходил в кабинете Ирвина, но сам шеф уехал с докладом в мэрию, и чаепитие получилось каким-то уютным, лишь для двоих. Не слыша чувств собеседника, не имея возможности рассмотреть его душу, Антония, к собственному удивлению, отдохнула и даже смогла немного расслабиться. Инспектор сменил гнев на милость и хотя за чаем ненавязчиво продолжал задавать вопросы по текущему делу, это больше не походило на допрос или воспитание провинившегося сотрудника.

– Вы хорошо поработали, – кивнул мужчина спустя пару часов, с сожалением поглядывая на пустую коробку из-под печенья.

А вот фиг ему и ржавчину в шестеренки! Антония не собиралась сознаваться, что в соседнем кабинете за папками с висяками припрятана еще одна пачка.

– Не думаю, что мои коллеги также обрадуются результатам опросов, – пожала плечами Антония, не видя смысла строить из себя холодную «бумажную крысу».

– Почему же? – удивился инспектор.

Он по-хозяйски выдвинул ящик стола начальника отдела, скептически оглядел содержимое, хмыкнул и задвинул его обратно.

– Ближайшую неделю весь отдел будет погребен под бумажной работой. Закрыть пятнадцать дел разом не так-то просто, – ответила Антония, с интересом наблюдая за действиями инспектора.

– Так это же чудесно! Больше, чем за последние три месяца.

Мужчина зачем-то заглянул за занавески, но на подоконнике, кроме стопки готовых к сдаче дел, ничего не было.

– То-то и оно, – вздохнула Антония, повертела кружку в руках и отставила ее в сторону. – Я могу идти?

– Да, конечно, – кивнул мужчина, заглядывая в тумбу слева от кресла.

– Кхм… инспектор, – обратилась к нему Антония от двери, заставляя мужчину оторваться от задумчивого изучения полок.

– Да?

– Печенье босс не держит, можете не искать.

Не дожидаясь ответа, Антония вышла за дверь и мысленно хихикнула, надеясь, что последняя шпилька попала в цель. Ну а что? Такое поведение – уже совсем наглость с его стороны!

* * *

Поход в филармонию с Шаттоном прошел безумно скучно. Пьеса была устаревшей, по столичным меркам, Антония ее уже слышала, и в гораздо лучшем исполнении. Сам Шаттон не прекращая о чем-то говорил, надеясь развлечь свою спутницу, но Антония предпочла бы посидеть в тишине. Хватало ощущения направленного на нее интереса от окружающих и фальшивого подвывания второй скрипки. И кто только этого роботом стукнутого до инструмента допустил?

* * *

Как Антония и ожидала, следующие две недели коллеги на нее по-тихому злились. Нет, внешне ничего не изменилось, но она все равно чувствовала направленные на нее эмоции и из-за этого жутко выматывалась. Если коротко, то их отношение можно было свести к следующему: столичная фифа только выпустилась из института и едва появилась в отделе, как разом закрыла больше дел, чем все они, вместе взятые, за последний год. И ладно бы просто закрыла – оформлять и собирать подтверждения словам управляющего борделем пришлось всему отделу, так что из-за Антонии они были завалены работой больше обычного. Еще и инспектор рычал на нее меньше, чем на остальных, отчего поползли слухи об особом отношении к ней.

Хотя Шаттон продолжал почти каждый день заезжать за ней по утрам, в их общении скользила некая отстраненность. Калли после совместного дежурства перестала относиться к Антонии как к потенциальной сопернице, но и сближаться и заводить дружбу с ней не спешила. Вик совершенно замотался из-за дополнительных поручений инспектора, стал резким и раздражительным. Гус неожиданно для всех перестал тараторить и почти все время молчал. А Лендер, напротив, то и дело начинал длинные пространные рассуждения, но его никто не слушал.

Была лишь одна радость – нападения прекратились.