— Но ключ, дитя мое, — продолжил колдун, не отрывая взгляда от работы, — можно повернуть по-разному. Одна и та же руна… — он сделал легкий, изящный завиток, ответвление от основной линии, не нарушающее ее целостность, но придающее ей новый оттенок, — …может зазвучать иначе. Стать громче, решительнее. Или… изменить его тембр. Придать ему иную окраску, иное назначение.

Мой учитель перевел резец, начал выводить рядом другую руну – Огня. Но не полностью, а лишь ее суть, ее ядро, сплетая с линией Защиты так мастерски, что они становились единым, неразрывным целым символом.

Энергия в беседке мгновенно сгустилась, загудела. Дерево под мужскими пальцами словно ожило, засветилось изнутри теплым, золотистым светом, пульсирующим в такт его дыханию.

— Видишь? — Роостар поднял почти готовый амулет, повертел его в лучах солнца. Свет играл на резьбе, усиливая внутреннее сияние, делая линии живыми. — Защита стала активной. Она не просто щит, отражающий удар. Она может оттолкнуть. Ожечь того, кто несет зло в сердце. Сама нанести удар. Сила рун податлива, Тея. Как влажная глина в руках гончара. Важно знать, как ее лепить.

Колдун взял крошечный мешочек из темно-синей замши, развязал его с той же ритуальной тщательностью и высыпал на ладонь щепотку истертого в мельчайшую пыль синего кристалла. Блестки искрились, как звездная пыль, холодным, неземным светом.

— Что добавить. И когда. — Он аккуратно, кончиком безымянного пальца, втер сверкающую пыль в свежую, еще пахнущую деревом резьбу. Золотое сияние амулета вспыхнуло ослепительно, окрасившись на мгновение в пронзительную, ледяную синеву, потом цвета смешались, улеглись, и от изделия повеяло магией.

Я смотрела, завороженная, восемнадцатилетняя, наивная дурочка, жаждущая знаний и силы. Весь этот огромный и невероятно манящий мир магии лежал у ног Роостара, а он казался непогрешимым повелителем этих тайн, богом, снизошедшим до ученицы. Я ловила каждое слово, каждый жест, каждый взгляд. Жаждала обладать хотя бы толикой его могущества и мудрости. Хотела быть достойной ученицей. Хотела, чтобы учитель гордился.

Мужчина положил теплый, пульсирующий легким светом амулет передо мной на холодный камень скамьи.

— Попробуй. Дополни руну Воды здесь, — он ткнул пальцем в свободный участок дерева рядом с Защитой, туда, где энергия струилась, ожидая формы. — Дай ей силу… течения. Не застоявшегося пруда, а живой, бурной реки. Чтобы защита была гибкой, обтекающей удар, но неумолимой, сокрушающей любую преграду на пути.

Я взяла резец. Его рукоять была теплой от мужской ладони. Моя собственная рука дрожала от волнения и благоговейного страха. Сосредоточилась, вспоминая движения. Вдохнула, пытаясь почувствовать поток энергии в дереве, его структуру. Начала вести линию от руны Защиты, пытаясь повторить.

Вдруг Роостар повернул голову. Не к юной ученице, склонившейся над амулетом в этом солнечном сне, а ко мне – нынешней, взрослой, сидящей в темноте хижины и наблюдающей эту сцену как посторонняя. Грозовые глаза устремились прямо на меня, пронзая пелену времени и пространства.

В нем не было ни тепла наставника, ни привычной строгости. Только холодная, всепоглощающая власть и…

Он видел меня. Видел сейчас. Видел хижину, темный амулет на столе, страх в моих глазах.

— Ты вернешься, Тея, — произнес колдун. Голос звучал гулко, неумолимо, прямо у меня в голове, заполняя все пространство сознания, вытесняя все мысли. — Ты сама вернешься ко мне. — губы наставника растянулись в подобие улыбки, лишенной всякой теплоты, — Вернешься к своему истинному предназначению. Ко мне.

***

— Нет!

Я вскрикнула, вырвавшись из сна с такой силой, что буквально слетела с кровати и ударилась плечом и бедром о холодный, деревянный пол. Боль пронзила тело, острая и жгучая, но была ничто по сравнению с ледяным, парализующим ужасом, сковавшим душу и разум.

Сердце колотилось, как бешеное в груди, пот ручьями стекал по вискам и шее, холодный и липкий. В глазах стоял образ глаз Роостара – серых, бездонных, всезнающих. И его слова: «Ты вернешься».

— Бе-э-э-э-э? — испуганное, хриплое блеянье раздалось из угла. Берни вскочил на ноги, его желтые, умные глаза в темноте светились двумя испуганными фонариками. Он метнулся ко мне, ткнулся мокрым, теплым носом в руку, фыркая от беспокойства, будто спрашивая: «Что? Что случилось?».

— Прости, Берни, — прошептала я хрипло, обхватив его рогатую голову, чувствуя под пальцами жесткую шерсть и тепло живого, простого, преданного существа. — Просто… страшный сон. Очень страшный сон. — Голос сорвался на шепот.

Он фыркнул, брызгая слюной, и лизнул мне щеку грубым, шершавым языком. Его простое животное присутствие, его немой вопрос и безусловное доверие немного успокоили бурю внутри, отогнали страх. Но слова Роостара висели в хижине, как ядовитый туман, отравляя воздух.

«Ты вернешься».

Как он мог знать, где я? Как он мог видеть меня сейчас?

Было ли это лишь игрой моего переутомленного, напуганного разума?

Или нить, что когда-то связывала учителя и ученицу, разорванная годами ненависти, страха и бегства, все же существовала? Он мог бы проникать в мои сны? В мое сознание?

Мысль об этом была страшнее любого лесного чудовища.

Я поднялась с пола, потирая ушибленное плечо, ощущая каждый удар сердца, отдающийся болью в висках. Зажгла свечу дрожащими руками. Пламя заколебалось, замигало, отбрасывая гигантские, пляшущие, зловещие тени на стены, уставленные пучками сушеных трав. Их силуэты сейчас казались изогнутыми когтями зверей, зловещими тенями, наблюдающими за мной.

Спать больше не хотелось. Первоначальный страх постепенно сменялся лихорадочной, почти яростной решимостью, подпитываемой гневом. Сон пришел не просто так. Он не был случайным кошмаром. Он был подсказкой.

Роостар говорил о добавлении компонентов, об изменении рун. Об их податливости.

«Ключ можно повернуть по-разному». «Что добавить и когда».

Использованы мои руны, но извращенные, дополненные чем-то чужим, злым. Слова учителя были ключом к разгадке прямо в моих руках.

Схватила со стола холодный деревянный кружок амулета Лирeи. При свете колеблющегося пламени свечи я вглядывалась в резьбу, но не человеческим зрением, а глазами ведьмы, видящей потоки силы, чувствующей искажения, читающей скрытые послания в линиях.

Отбросив остатки страха, сжав волю в кулак, я смотрела по-настоящему. Не на форму, а на суть. Вглядывалась в каждую линию, каждый завиток, ощущала пальцами неровности резьбы, искала скрытый смысл, зашифрованное послание.

И увидела. Как будто пелена спала с глаз. Руны Птицы были основой, скелетом. Знакомые очертания, символ защиты, свободы. Но вплетенные в них дополнения, те самые «колючки» и «завитки»… Это были не просто декоративные линии. Это были символы. Стилизованные, извращенные, но