– Тихо, – предупредил Аметран, но Ширтэм хохотнул, отмахнулся:

– Да порядок. Я тоже таких, как ты, знаю. Работал с вашим Правителем, продавал орудия для кораблей. Скоро увидишь, что здесь творится. Кила решился уничтожить город, лишь бы не подчиняться… но, может, не только поэтому. Если всё дальше пойдёт как сейчас, город и сам себя уничтожит. Попробуйте удержать, если сумеете.

Узел под рёбрами машины сверкнул, ослепил, и мир снова заполнился шумом кузнечных мехов, лязгом, рычанием здешней глубины. Остаток дня смазался и сгорел.

Как и следующие дни, и те, что пошли за ними.

Мгновения, когда время чуть замедлялось, обретало ясность, выстужали сердце, позволяли вдохнуть, очнуться – но таяли слишком быстро.

Вот его комната во дворце, тесная, с узкими окнами-створками, листами стен, скреплённых грубыми скобами, – не жилище, а полость огромного механизма, камера стального сердца. Зато сколько вина – всё из разных краёв, в кувшинах глиняных и железных, в стеклянных пузатых бутылках. Освещала комнату вязь Оплётки, в её жёстком свете Анкарат писал письма Амии – угольные строки прыгали по листу, шипящая боль в жилах не отступала, но Анкарат рассказывал о городе и его порядках, о непокорном нраве и о том, как зёрна Сада помогли ему победить. Писал: теперь у меня новый шрам, не пугайся, когда мы встретимся.

Шрам этот, резкий росчерк через скулу к краю губ, так опечалил Лати – вот ещё один ясный момент. Анкарат утешал её: ну, успокойся, если бы не твоё мастерство, мне всё лицо бы перекроило, нормально, не смотри на меня, если страшно, но она не слушала, мотала головой. Светлые волосы, снова остриженные в походе, вихрились во все стороны, а Лати причитала: почему ты не носишь шлем, тебе могло выжечь глаза, могло убить. Анкарат смеялся: нас защищает сила Отряда, шлемы для тех, кто в себя не верит. Лати сердилась: дурак, дурак, – и снова пыталась обработать шрам маслом из перетолчённых живительных зёрен. Анкарат был ей благодарен: следы щепы больше не разъедали кожу, а прохладные ладони Лати и сила Сада ненадолго отгоняли бродящую в жилах злость города.

Город, чужой, растущий из жёсткой, бесплодной, непокорной земли, захваченный и всё равно ничейный, шумел день и ночь. Как и тогда, на площади, шум этот походил и на праздник, и на сражение, и на возведение новых орудий и улиц. И ещё – на ярмарку, пёструю, хмельную, зловещую среди времени Тьмы. На такой-то ярмарке Атши и потеряла когда-то свою судьбу.

Ясными были и моменты, когда Анкарат вместе с Гризом обходил узкие улицы, изучал знаки в земле и на стенах. При приближении те жалились, плавили кровь, рассекали дыхание, но рядом с Гризом, наблюдая, как тот сосредоточенно чертит в путевой книге, ищет плетение в воздухе, обжигается, пробует снова, – постепенно и Анкарат учился понимать эти знаки. Понимать – и черпать в их воле новую силу. Такую же злую, жгучую, непокорную, как будто созданную в лад с его сердцем.

Гриз говорил:

– Пытаюсь представить, как это было. Когда Атши и… ну, она, – сбивался, мотал головой, губы кривил болезненный излом, – этот город и правда – как злой дурман. Может разъесть судьбу словно ржавчина.

И смотрел на Анкарата, хмурился, щёлкал пальцами в новых перчатках, защищающих от Отплётки. Будто и теперь искал нить, нужный знак, который оградил бы от этой ржавчины, от перемены судьбы. Взгляд его был таким же, как когда-то перед Испытанием, и эхо слов, сказанных тогда, звучало так отчётливо и близко, что Гриз мог и не произносить их вслух. Тогда Гриз боялся, что Анкарат не вернётся из Испытания прежним, а теперь – что город, отнявший судьбу его матери, изменит и Анкарата.

Зря. Килч был прав: Анкарату нравился Медный город, свободный и бурный, полный изобретений и новостей. Даже с бандитским его населением оказалось легко подружиться – может, и слишком легко, но какая разница? Каждый здесь умел веселиться и драться, каждый знал и прожил столько историй – о лабиринте улиц Изумрудной Печати, о разбитых островах возле Горького Прибоя и кораблях из кости Проклятий в его порту, и даже о земле по ту сторону моря, земле влажных лесов, печальной луны Таэ, земле разлитого в воздухе колдовства, земле без власти над людьми, городами и их сердцами. Людей, искавших счастья в дороге, но возвращавшихся из самых опасных странствий, звали посланниками, и они вместе с механиками заменяли в Медном городе колдунов и, кажется, вообще всю знать.

Истории посланников Анкарат пытался рассказать Амии в письмах – получалось сбивчиво, плохо, ещё хуже из-за того, что Амия не отвечала. Анкарат помнил: среди Тьмы письмо доставить непросто, но помнил он и о том, как быстро они добирались к Вершине после праздника Жатвы, после Испытания, после первого расставания. Впрочем, медленно двигались и все остальные вести: никто точно не знал, когда приедет Правитель, когда объявит следующий шаг.

И Анкарат погружался в жизнь города, срастался с ним, позволял его знакам прорасти в сердце, Оплётке – обвиться вокруг костей. Обжигающая боль, постоянная кусачая злость как будто проявляла в нём что-то новое или звала что-то, всегда звучавшее в глубине потемневшего сердца.

Знакомую жажду – свободы, новых открытий и битв.

Стремленье… к чему-то, для чего пока не было слов.

Шид однажды спросил: как думаешь, если бы всё случилось иначе, может, здесь бы мы и оказались?

Они только закончили тренировку и шагали к месту новой пирушки – какому-то притону, похожему на амбар, почему-то выстроенному совсем недалеко от дворца. Город тонул в красном вечернем свете, длинные тени Анкарата и Шида пересекались с угловатыми тенями машин. Шид сегодня выучил новый удар, почти выбил меч у Анкарата из рук. Шид так вырос, собрал себе новый доспех навроде других здешних доспехов, чудно́й и пёстрый. Шид смотрел так пристально, живо. Ни следа Испытания и потери. Анкарат им гордился, хоть и не знал, имеет ли право.

– Да, – кивнул Шид сам себе, – наверняка оказались бы. Вместе.

Сердце полоснула вина, а потом – злость. Анкарат стиснул зубы: разве? Разве вы решились бы покинуть квартал, разве хотели куда-то идти? Нигде бы мы вместе не оказались, вы так и перебирали бы безделушки на чердаке Ламта и были бы этим счастливы, а я…

Да, может быть, если б судьба повернулась иначе, здесь я нашёл бы другую свободу. Может, она оказалась бы сильней похожа на ту, которой я так желал.

Ничего этого он, конечно, не сказал вслух. В этот вечер они с Шидом напились