Железных птиц становилось всё больше, силы звена не хватало, чтобы разбить всех, воздух горел, сыпались жалящие осколки – но в потоке общей воли звена, слитной, кипящей, не существовало ни боли, ни осторожности.

Одно из орудий поворачивалось навстречу – но медленно, слишком медленно.

Анкарат позвал огонь, и поток пламени поднялся, ударил ворота штормовой волной, полился по железной стене, оплавил перья механических птиц. Орудие замерло, воздух подёрнулся запахом жжёных волос, кожи, горящей плоти – металл раскалялся, белел. Вместе с пламенем выгорало дыхание – никогда Анкарат не удерживал такую массу огня, никогда не забирал у солнца так много. Как долго получится её удержать, сколько осталось ударов сердца? Даже сила звена, прежде казавшаяся безграничной, выгорала сухим листом.

Что делать?

Ждать, пока приблизится Аметран, зачерпнуть силу Отряда?

Ворота открылись, и сквозь пламя прорвались всадники Медного города – двадцать человек, пятьдесят? Высоту разметал вопль рога, резкие, отчаянные приказы. Кто-то пытался их удержать, как Аметран пытался удержать Анкарата. Неважно, всё это неважно, рукоять меча прикипела к ладони, к линии клятвы, и движения направляло кипение крови – собственный гнев, и сила Сада, и голос солнца, слепящий, разгорячённый. Машина смерти разметала чужих людей, искры их жизней падали в чёрную землю, гасли, и земля шипела, ярилась.

Когда вокруг стало больше воздуха, рядом заметалась тень, длинная, с узким пятном лица, кто это, враг, чужой колдун, нет, пальцы чертят знакомые символы, земля, медь, прорыв, яркие нити – Анкарат едва успел остановить клинок.

– Сейчас, – выплюнул Гриз, задыхаясь.

В этот раз не пришлось полосовать ладонь, чтобы отдать земле кровь. Кровь Анкарата горела всюду, становилась чёрной землёй, и сила этой земли, раскалённая, шипящая, буйная, злая, хлынула навстречу, побежала по жилам, стиснула сердце новым узлом.

Ни договора, ни ритуальных слов, ни обещаний.

Анкарат ворвался в город, а следом ударила волна силы Отряда.

Улицы блестели металлом, узкие, зажатые между домами с зубчатыми крышами. Земля шипела разгорячённо, как будто Чатри не пыль взбивала копытами, а обжигающий пар. Медный город обратился плавильным котлом, с высоты летели копья, раскалённые стрелы, нет, клыки здешних орудий, в чаду скачки похожие на град разрушительных знаков. Знаки эти спорили, перебивали друг друга: одни горели, другие гасили огонь, и так же – люди. Здесь не было ни Отряда, ни звеньев, город защищали маленькие разобщённые группы. Доспехи, оружие – всё словно надёргано из ящиков контрабандистов, да и сами воины походили больше на Зодру и его подельников. Одни бросались наперерез и сражались, другие замирали, решая, отступить или биться, а потом кто-то восклицал: я с вами! – и рядом с воинами гарнизона вставала новая дюжина. Воля города дробилась и рассыпалась.

Сутолока лиц, голосов, выстрелов, кто-то преградил путь – и одним ударом Анкарат выбил его из седла, рядом с Чатри помчался конь без хозяина, с белёсыми, дикими глазами, залитой кровью спиной, Чатри куснула его – отстал. Город пульсировал грохотом сердца, гром и лязг взрывающих землю знаков лопался в голове, каждый скачок отзывался болью, каждый вдох – раскалённым металлом вместо воздуха, углём, раздирающим жилы. Эта земля не хотела их, не хотела его, она злилась, желала стереть, испепелить, но их воля и пульс уже переплелись и стягивались всё туже, новой уродливой клятвой, узлом на клинке. Посмотри на своих людей, они – пыль на ветру, моя воля сильнее всего, что ты знаешь, крепче всего, что здесь есть, они отступают, гибнут, они тебя предают, а я не отступлю – никогда, никогда, никогда.

К центральной площади прорубился под посветлевшим небом, шум боя кипел позади. Шрамы от медной щепы снова жглись, мир плыл, раскачивался, рябил. Сквозь эту рябь к облакам поднималась острая пядь, разветвлённое лезвие огромной алебарды. Медный дворец даже вблизи не походил на жилище, нет, то было оружие, накалённое гневом земли. Стены скрыты литыми пластинами, размашистыми символами, башни-лезвия скалятся, в окнах-бойницах мелькает пламя.

У подножия крутой лестницы замер всадник – как и сам Анкарат, без шлема и такого же, кажется, возраста, но в доспехе, как будто собранном в грабежах. Нагрудник с размашистым знаком города, оплечья, наручи, перчатки – всё из разных металлов и кож, всё подогнано кое-как. Вместе этот доспех держала живая нить – сперва показалось, стальная, но приблизившись, Анкарат увидел: колдовская, полная силы.

Всадник отрывисто рявкнул на местном наречии – и стены дворца, и земля дрогнули, зашипели жаром и злобой. Чатри жалобно заржала. Жидкий металл в жилах накалился сильней, боль стрельнула сквозь лёгкие, вырвала из груди дыхание.

Но и себя, и Чатри жалеть было поздно. Анкарат вскинул меч, отвёл в сторону, рванулся вперёд.

И позвал огонь.

Новый город, объяснял Килч когда-то над чёрной водой, среди сладких запахов, белых стен, новый город – как чужой колдовской круг. Пока вы не станете с ним едины, огню сложно будет тебя услышать. Лучше выбери другой способ для битвы.

Анкарат спорил: огонь всегда меня слышит, всегда приходит. Солнце земли одно, откликнется везде. Килч вздыхал: да, ты прав. Делай как знаешь. Просто запомни, что может случиться иначе.

Кровь кипела, рукоять меча жгла ладонь, но огонь не откликался. Чужой всадник сражался отчаянно и подло, метался и отступал, легко отбрасывал удары, словно угадывал заранее. Анкарат знал эту манеру боя, так дрались контрабандисты: ловко, стремительно, но никто из них не был так хитёр, не чуял следующее движение так точно.

Его город, сказал Дарэш, он слышит, как движется твоя кровь.

Мир качался, оплывал и темнел по краям.

Анкарат стиснул зубы, позвал огонь снова, обрушился градом новых ударов – смазанных, расшатанных, будто пьяных.

Солнце звучало в чёрной земле, земле обозлённой и непокорной. Искра его побежала вверх, вверх, ближе, ближе, сквозь застывшую степь, сквозь узкие улицы, кипящие боем, по площади, ближе, ближе, вспыхнула в сердце, и кровь, загустевшая медью, вспыхнула, разгорелась, огонь полыхнул в ладони, расцвёл на клинке, взметнулся, усиленный знаком-узлом…

– Стой! – Всадник рванулся в сторону, вскинул руку. Анкарат не стал слушать, хлестнул огненной плетью – снова мимо. – Да остановись ты! Этот город вы не возьмёте!

Живая нить его доспеха сияла белым, возле ладони – ослепительная.

И такая же белая нить оплетала дрожащие стены дворца.

Анкарат остановился, пламя плясало на клинке, рвалось вверх, сжигало кровь и дыхание.

– Понял? – Угол рта чужака дёрнулся, лицо, белки глаз, волосы, зубы – всё казалось перекалённым, выгоревшим. – Я всё здесь разнесу, уничтожу город. Всё лучше, чем…

Анкарат не успел ни о чём подумать.

Со стрекотом, рассыпая