Нас проводили в покои Астарбел: она встретила около колыбели Талилы, нервно покачивая её. У окна, за которым едва забрезжили рассветные сумерки, расправил плечи Ганнибал, сцепив руки за спиной. Силуэты сенаторов, обычно собранные, в ту минуту казались мне осунувшимися под тяготами.

Завидев нас с Ливием, Астарбел без предисловий произнесла:

– Ночью в Карфагене случилось страшное.

– Ага, – показал я за плечо, – не благодарите, мы убили василиска, в которого оборачивался ваш ливиец-слуга.

Вступил Ганнибал, прижав к себе бледную Астарбел, словно страх быть застуканными их более не тревожил. Он сказал низким голосом:

– Мы благодарны за это, охотники. Но время возносить почести ещё наступит. Сейчас нам не до этого. На кону жизнь нашей маленькой дочери.

С наших лиц сошла ночная усталость, сменившись напряжением.

– Двое младенцев были обескровлены этой ночью, – хрипло промолвила Астарбел. – В Карфагене завёлся стрикс. Разберитесь с ним.

XIV. IN DUBIO PRO REO

* Презумпция невиновности

– Напомни, почему мы здесь, а не крошим детоубийцу в мясо? – поинтересовался я, когда мы постучались в дверь одной из вилл.

Ливий закатил глаза и устало растолковал как неразумному дитю:

– Потому что люди могут быть суеверны, если случается горе. Вдруг это вовсе не вампир, а какая-то младенческая хворь или сквозняк?

– Двое сразу! – Меня раздражало, с какой неспешностью он вёл дело. – До ночи – всего ничего. А мы до сих пор не нашли нужную рукопись Нумы.

Ливий потёр ухо, словно в него влетел болтливый жук. Мы оба устали, забили голову тем, что следовало хорошенько обдумать, и не смыкали глаз две, а то и три ночи. Я потому и хотел покончить со стриксом немедленно, ведь знал: Ливий наверняка будет рыться в книгах вместо сна.

В нетерпении он занёс кулак над дверью, но та открылась. Наши лица тут же подобрели, когда в проёме показалась фигурка чернявой девочки. Она смотрела на нас большими карими глазами, слюнявила палец и топталась на пороге, не зная, впускать ли двух здоровых чужеземцев.

Ливий подобрал тогу и опустился на корточки, сравнявшись с ней в росте. Он сказал пару фраз на греческом, и девочка забежала обратно в дом. Ливий встал и, сведя брови, помаячил на пороге в попытке разглядеть, что внутри.

Проём загородил толстый муж в сером хитоне. У него были страшные очи – красные, опухшие веки, меж коих будто вставили по бусине из мутной стеклянной пасты.

Он спросил что-то на финикийском – я не разобрал. Ливий попросил по-гречески, ведь только на нём и разговаривал, но муж переспросил на латыни:

– Что вам нужно? Эшмуназара уже предали земле.

– Прими наши соболезнования, господин Ганнон. – Ливий приложил ладонь к груди.

«Стекляшки» поймали нас в фокус зрения:

– Вы знаете моё имя?

– Прости мои манеры. Я не успел представиться: Ливий. Мы с Луцианом, – он указал на меня, – охотники за нечистью, доверенные лица сената в вопросах борьбы со сверхъестественным. Могли бы мы войти в дом и изучить место этого страшного и непростительного злодеяния?

– Я согласен, только поклянитесь, что дадите мне убить стрикса собственными руками. – Стиснув зубы, Ганнон скрутил в воздухе незримую шею. Из глаз вытекли слёзы, он стёр их, впуская нас. – Выродок, да покарают его боги вечным пламенем, выпил всю кровь у моего сына Эшмуназара.

Легион мурашек пробежал по плечам, пока я слушал отцово горе. Ночь, как эту, не пожелаешь и врагу – такое трудно укладывается в груди.

Нас проводили в главный зал, окружённый запертыми комнатами. По стенам из белого камня бил солнечный свет – Карфаген без зазрения совести продолжал жить, распогодилось, с улицы доносились повседневные речи торговцев и горожан. Я уже умирал и побывал в Орке, но я ума не приложу, что такое смерть. И чувствовал ли боль Эшмуназар, понимал ли что-то?

Ганнон пошёл искать дочь и сказал нам располагаться.

– Спокойно, Луциан, – шепнул мне Ливий.

– Я спокоен.

– Твои руки.

Я опустил взор – кулаки со сбитыми костяшками, которые я инстинктивно стиснул, дрожали. Разжал – на ладонях остались кровавые следы от ногтей.

– Как можно оставаться в себе после смерти невинного дитя?

Ливий накрыл мои кулаки ладонями – доброжелательными, но холодными, и дал твёрдый ответ:

– Потому что мы профессионалы. Как жрецы, распоряжающиеся похоронами, как лекари, объявляющие смертельный приговор, как палачи, рубящие головы преступникам и ошибочно осуждённым на казнь. Ты можешь бить стены и плакать, но только за пределами дома, где вчера погиб малолетний сын этого человека. Ты меня услышал, Луциан?

Я посмотрел на Ливия, будто заново изучая черты его лица.

«А ты здорово вырос… И когда только успел?» – подумал я и с ухмылкой поскрёб ногтем щёку.

Мы сидели на крепко сколоченной кушетке посреди приёмной. Под ногами расстилался орнаментный ковёр, а на столике лежали брошенные впопыхах амулеты местных богов. Среди них – десница Танит.

В зал вернулись: Ганнон держал на руках малышку, которая открыла нам дверь. Он посадил её на ковёр и дал один из амулетов. Она отвлекалась на его изучение и странную, доступную лишь детям игру.

– Потчевать вас нечем, я ещё не научился разбираться в кухарках после смерти жены, прогнал с горя всех. – Ганнон сел напротив нас. – Она тяжело перенесла роды первенца, Элиссы, – он посмотрел на девочку, – а после рождения Эшмуназара скончалась. Я бы справился, но я так жалок, что Танит отобрала моё дитя и воссоединила с матерью в загробном мире…

Ганнон скрыл всхлип за ладонями. На его пухлых пальцах переливались перстни.

– Ганнон, мы очень ценим, что ты позволяешь бередить твои свежие раны. Заранее прости. – Ливий держал осанку, как будто и впрямь голубых кровей.

Я не обладал красноречием, поэтому предоставил дипломатию Ливию. На мне была задачка иного толка: прикончить стрикса, когда мы его наконец выследим.

«Жду не дождусь».

Я хрустел суставами и придумывал, как изощрённо буду избавлять землю от чудовища, но меня ударили в плечо, и я, обиженно потирая его, притих.

– Я помогу чем смогу, охотники, – согласился Ганнон.

– Для начала расскажи, что произошло злополучной ночью. – Ливий положил ногу на ногу и сцепил на колене пальцы. Он покачивал конечностью – всё, что выдавало в нём волнение. – В мельчайших подробностях.

– В том и дело, что ничего странного. Ничего, что могло бы мне показаться необычным. Заурядная ночь. Я уложил детей, они спят в одних покоях. – Ганнон показал на дверь за нашими спинами. – Ночью меня разбудила напуганная Элисса. Она ещё плохо разговаривает, но смогла вымолвить, что пришёл стрикс и съел брата, – голос дрогнул от слёз, –