"Друг мой сердечный, увидав вас в первый раз, в том страшном замке, ещё тогда я поняла, что вас мне послал сам Господь. И что вся тяготы, все испытания, что я претерпела тогда, были уготованы мне Провидением. Не иначе! Не иначе! И вот тому новое подтверждение. Ваш юный и удивительный врач, господин Брандт, единым делом, мановением руки излечил мою горячо любимую дочь Ирму Амалию, которую не могли годами вылечить иные врачи, кичащиеся своими знаниями и дипломами. Дева, что несколько лет ела с малым желанием и большим трудом, после того как появился ваш лекарь, вдруг просит на утро сладкой каши из риса. И поедает всё, что ей положили, а потом просит ещё. И за день из той еды ничего не отвергла, и в обед снова просила каши. И тут же от господина Бранта я узнала, что солдаты вас прозывают Дланью Господней. И всё за что бы вы не взялись, Господь благословляет, и теперь у меня, как и у ваших храбрых людей, в том нет никого сомнения. И дочери мои, те тоже считают паладином Господнем. И всё спрашивают, не приедете ли вы ещё к ним. Мы все молим о том Господа, и благодарим Его за то, что он послал вас. Дочери каждый вечер вспоминают ваши рассказы про ведьм и упырей. И говорят, что им вы надобны. И особенно надобны мне, так как я задыхаюсь в доме своём. Как птица задыхается в тенетах. Мы утешаем себя надеждой, что вы приедете с посольством уже к рождеству, вместе с моим женихом. Вы, дорогой мой друг, и знать не можете, как тяжело нам в нашем же доме, где нас окружают одни холодные недруги. Никого тут нет кому бы я могла довериться, кроме моей Магдалены. Вот и ещё одно подтверждении того, что вы посланы Господом. Магдалена, которую подыскали мне вы, стала единственным человеком во всём огромном доме моём, на которого я могу положиться. Ещё есть наш друг Гуаско, но его отодвигают от меня, грозятся убрать из дворца за ненадобностью. Канцлер мой о том уже дважды говорил. Сказывал, что двор не может себе позволить такие траты. Я же, даже не могу написать вам письмо, ибо знаю, что оно будет прочитано, или и вовсе украдено и до вас не дойдёт. Только с вашим господином Брандтом и смогла вам передать послание. И я подумала, дорогой мой барон, что всякий человек, которого вы мне присылали, становился мне истинным другом как моя Магдалена, а то и спасителем, как доктор Брандт. И ещё подумала, если вдруг среди ваших знакомых будут какие-нибудь люди честные, и ищущие места и щедрого господина, так присылайте их ко мне. Хоть рыцарей, хоть расторопных слуг, хоть дев или дам, что готовы стать мне помощницами и товарками, ибо мои прежние все побиты колдунами. Ваша рекомендация будет мне правилом, ибо уже ясно, что на кого указываете вы, на того указывает Господь. — И тут вдруг у него появилась мысль. А ведь госпожа Ланге… Уж вот кто точно подойдёт принцессе. Та и умна для жены необыкновенно, и в хозяйстве первая в округе. И барон, запомнив эту мысль продолжил чтение. — Надеюсь вы найдёте кого-нибудь, до рождества, а если нет, то мы с дочерьми будем ждать вас. Надеюсь, дела ваши сладятся, и вы найдёте время приехать к нам. А ежели и это не удастся, то буду ждать вас с посольством.

Ах… Барон! Ночи не проходит, чтобы я на вспомнила ваши крепкие руки. Вспоминаю ещё то, как едва мы выбрались из замка кровопийц, а я всё думала, попросит ли рыцарь у спасённой принцессы, причитающуюся ему награду. И сначала думала, как вам в том отказать, а потом глядя на вас, вспоминала вашу храбрость, ваше чувство такта, и как вы помогали мне в трудном том быту, уже и ждала, чтобы вы требовали своего. А уже вскоре думала какими словами вам ту награду предложить, если сами вы не осмелитесь. Но всё сложилось тогда так же, как пишут про то в романах. А потом я вспоминаю нашу поездку по Цирлю, мягкие подушки в карете, ночную жару, свою наготу пред вами… А ещё вспоминаю наши ночи у меня во дворце. И в душе всё начинает пылать. Иной раз аж уснуть не могу. И думаю, что те дни после моего освобождения, были самые сладкие в моей жизни. Когда ужас схлынул, избавителем моим стал именно такой рыцарь, о котором я читала в юные годы и после. Так и живу теми воспоминаниями. Иной раз пропадаю в них так, что и не слышу, как меня дочери зовут.

Я о том побоялась писать вашему сеньору, чтобы он не подумал чего, но вы уж постарайтесь попасть в посольство… Буду ждать вас. — И подписано сие послание было кратко и просто. — Ваша Оливия.

Ни титулов, не многих имен. Просто «Ваша Оливия». И читая последние строки, он вдруг стал вспоминать дни и ночи, проведённые с маркграфиней. Да, она без всяких сомнений имела в себе женскую притягательность. Но это её письмо… Лучше ему было лежать под замком. Не дай Бог баронесса до него доберётся. И он пошёл в спальню всё ещё думая о тех жарких ночах в Винцлау, о горячем теле принцессы. Письмо он положил в ларец, в котором хранил золото и другие важные письма. А потом… Понял, что не уснёт, так как строки письма не на шутку его разволновали. А тут в ночной духоте Элерона Августа откинула простыню вовсе. И тогда Волков подсел к жене и задрав подол лёгкой рубашки провел рукой по её бедру, а та сразу глаза раскрыла и всполошилась:

— Чего вы?

— А то вы не знаете, чего, — усмехается супруг. Поворачивая её к себе поудобнее.

— Что же вас так разожгло? Ночью -то? Дня вам не было.– Но она не злится, хоть он её и разбудил, баронессе приятно столь неожиданное внимание мужа.

— Так ночь, время страстей, — отвечает ей супруг. — А вы спите, ежели хотите, я сам управляюсь.

И надо признаться, что жена в этот раз, вызывала у него чувств больше, чем шестнадцатилетняя придворная девица. Может причиной тому было пылкое письмо принцессы, разбудившее в нём такие приятные воспоминания.

* * *

Утром жена была необычайно ласкова и весела. А когда он, позавтракав, и неспеша выпив