— Из Нижних земель.

— Слава Богу, что не из горцев и не из Фринланда. — Вздыхал генерал.

— Но теперь он засядет в один из замков Маленов, и в каком именно, нам не узнать, и будет ждать пока вы снова отъедите, друг мой. — Продолжал Карл. — Но я уже знаю, что он вылезет снова. Леманн нашёл его лодки, но забирать их не стал. Правильно сделал. Они у затонов в самых болотах. Там места глухие. Вепрь выползет, как только вас тут не будет, и я побью его прямо на реке. — Брюнхвальд говорил это уверенно. — Он уже всем тут осточертел.

— Живым его надо брать, Карл. Не забывайте о том.

— Постараюсь, но как вы и придумали, буду бить его лодки картечью из засады. А картечь… Сами знаете.

— Тем не менее постарайтесь взять живым, я обещал герцогу притащить его на суд в цепях. Нам лучше его не убивать.

— Понимаю. Буду стараться, — соглашается полковник.

И тут Волков вдруг вспоминает:

— А Максимилиан, он…

— Я же говорил вам, он уехал проведать мать. — Напомнил Брюнхвальд.

— Да, я помню… И ещё не приехал?

— Что-то задерживается, хотя должен был уже вернуться, — соглашается Карл. И так как дальше продолжать разговор было уже невежливо — полночь миновала, он стал прощаться.

Глава 25

Утром барон позавтракал и пил уже вторую чашку кофе. Пьёт и смотрит на своих людей. Нет, Фридрих Ламме, по прозвищу Сыч, не собирался снова становиться товарищем своему помощнику Герхарду Альмстаду из Гровена по прозвищу Ёж. Явились они вместе, но Фриц подчёркнуто сел по другую сторону от Альмстада, а когда тот подумал пересесть к нему, Сыч рявкнул:

— Усядься, ты уже, чёрт ушастый!

Ёж послушно сел, а Волков, глядя на своего старинного помощника, подумал: «Вот дурак, не успокоится всё! Обиделся на ровном месте. Не понимает, что ли, что эта бабская вражда мешает делу⁉» Но пока заводить разговор об этом не стал. Сначала главное.

— Того крикуна, что возводил хулу на графиню, мы… — Тут Фриц демонстрирует жест показывающий, как он что-то сгребает, — схватили, экселенц.

— Кто он, как звали его? — Сразу уточнил барон.

И так как Сыч стал вспоминать, заговорил Герхард Альмстад:

— Уверял нас, что его настоящая фамилия Готлиб.

— Да, да, — вспомнил Фриц Ламме. — Готлиб, Готлиб… А работал он… На одного адвоката по имени Альбин. Кристоф Альбин.

— Работал? Как работал? — сразу насторожился генерал.

И его настороженность возросла, когда Фриц и Герхард переглянулись и Сыч кивнул своему помощнику: ну, давай, рассказывай. И тот стал говорить:

— Экселенц, это вышло случайно, мы его даже и не начали ещё спрашивать, как надо, а он покраснел, надулся и отдал Богу душу, — объяснял Ёж.

— Да, что там… Эта сволочь была на редкость хлипкой. — Сыч пренебрежительно махнул рукой.

— А ну, говорите, дураки, что вы с ним сделали… — Волков смотрит то на одного, то на другого, и решает. — Сыч, ты говори!

— Да не, мы это… — Сразу начал Фриц. — Как вы и велели, я взял с собой этих дуроломов из ваших, — он явно имел в виду кого-то из солдат. — Оли Кройса и Генрика Шовеншвайна. А этот Шовеншвайн истинная и очень опасная свинья, как высинилось… Когда этот дурак, рыночный болтун Готлиб, стал блеять что-то и путаться в рассказах, а ещё ныть, чтобы его не убивали, этот тупой Шовеншвайн и говорит: я знаю, что с этим подлецом делать, и хватает его за мизинец… И раз… Был и нету… Брызги крови, да костяшка белая торчит… Всё! Я даже и крикнуть ничего не успел, как он выхватил свой солдатский нож, и отхватил ему мизинец. И глазом никто моргнуть не успел,пальца как не было, вот какая у этого дурака, насчёт пальцев, ловкость необыкновенная. Экселенц, вы не поверите, о… — Фриц качает головой, вспоминая что-то ужасное, — нас всех окатило кровью, как будто не палец хлипкому дураку отрезали, а рубанули топором по шее борова-трехлетку. Как из ведра во все стороны плеснули! А этот недоумок ещё и орать начал. Иисус Мария! Понятое дело, палец это малость больновато. Тут иной раз просто прищемишь — так орёшь, а тут тебе его обкорнали под корень. Вот он, понятно дело, и ревёт! А на дворе что? На дворе вечер, тихо вокруг, мы в взброшенном доме, но люди-то ещё по улицам ходят, пришлось ему пасть шапкой чуть прикрыть, чтобы не визжал. А он же шевелится, сволочь, и кровищей из обрубка меня поливает…. Я думаю: не приведи Господь со стражей на обратной дороге встретиться… Но терплю, рот ему держу. Прикрыл и держу, а сам у этого дурака Шовеншвайна и спрашиваю: осёл ты, Фринландский, ты что творишь? А он мне, так мол и так: говорит, мы всегда так пленных пытаем и кольца с пальцев у них так срезаем, говорит, то дело обычное. Обычное, говорит, дело! Я ему говорю, дубина, мы же не на войне, мы в городе! Понимаете, экселенц? Мы посреди города, стража на соседней улице… А он людям пальцы режет, когда их нужно было пытать тихохонько, без шума и пыли. Неспеша. Он бы и так всё выложил бы. А этот… — Ламме машет рукой. — Солдафон, одно слово. Угораздило же меня его с собой взять. А на вид такой приличный человек… Одет всегда чисто. Пьяным никогда его не видал. Жена такая приятная женщина. Чёртов мясник!

— Так ты задушил его что ли? — мрачно интересуется генерал.

— Нет, экселенц, — за Сыча отвечает