– Ты – оружие Старшего Дома, лучшее оружие, особенный элемент. Для этого ты здесь, для этого создан. Ты не будешь упрямиться, ты исполнишь свою судьбу. Тебе ясно? Если не ясно, подумай о том, что станет с оживлённой землёй, если отступишь. Что станет с теми, кого ты привёл сюда. Это просто меч. Позволь переплавить и стань чем-то бо́льшим.

Анкарат видел её хорошие дни и видел плохие, видел её ласковой и счастливой, видел отчаявшейся и печальной. То, что она сказала, было разумно и верно, но что-то обнажилось в этих словах, какая-то правда, невидная прежде. Впервые Рамилат показалась ему жестокой – не той жестокостью-вспышкой, что заставляла ударить в дурном настроении, выпалить «ненавижу» или заклеймить Гриза. Жестокостью точно просчитанной, убийственной и спокойной. Эта жестокость ужалила сердце, и оно онемело.

Оружие, элемент… да, так и есть.

Мёртвыми пальцами отстегнул от пояса меч, не глядя протянул Тэхмирэту. Тот принял оружие осторожно, что-то сказал – но Анкарат не услышал. С мечом ушла часть его силы. Часть души.

Появился Правитель, толпа отхлынула, оставляя его в центре огня. Мама встала рядом с ним, по левую руку – впервые так близко. Она сияла, прекрасная и чужая, а Правитель произносил слова ритуала. Блики огня, всего Дома бежали по лезвию его меча. Анкарат смотрел на этот огонь, но ладони грыз холод. Онемевшее сердце молчало, погружённое в пустоту. Молчало и солнце. Говорил лишь Правитель, назвал имена – сперва незнакомые.

Потом его имя.

А потом Правитель сказал:

– Земля нашего города изменилась. Изменение должно воплотиться, должно быть скреплено новой силой и новой кровью. Анкарат, новый претендент, убеждён, что люди каньонов должны стать частью нашего города. Для этого нет лучше способа, чем Испытание.

Анкарат вскинулся. Правитель смотрел на него. Дом смотрел на него.

Он всё знает. Слышал, как мы с Амией говорили, что город как будто наш. Стены слышат, и он всё знает. Это расплата.

Но разве не этого ты желал? Разве не для этого привёл их сюда?

Это был голос Дома, и звучал он как голос Правителя.

Я не знал, что Испытание так опасно!

Что же. Стоило раньше об этом подумать.

Анкарат дёрнулся – остановить, ударить, пусть без меча, но!..

Но воздух стиснул его, оттолкнул, слишком густой и плотный, пронизанный волей Правителя.

Курд, Шид, Китем, Имра – Правитель называл имена, как будто возвращал одного за другим на Скалу Правосудия, в тот день, когда они пытались вернуться к прежней судьбе. Называл – а в глазах мелькала усмешка.

Двигались друзья нетвёрдо, развинченно – из-за вина или страха, не разобрать. Только Курд старался храбриться. Встали рядом. На Анкарата никто не взглянул.

Всё стихло, но тут вперёд вышел Шейза, поклонился и чуть не рухнул, заговорил лихорадочно, спешно: позвольте, я так мечтаю об этом, они родились отверженными, я – человек нашего порта, позвольте мне попытаться.

– Что же, – теперь Правитель усмехнулся открыто, – пытайся.

Анкарат смотрел и смотрел в непроглядное небо. Буря заволокла город, больше не разглядеть ни каньонов, ни квартала, ни города.

Наступала Тьма.

Испытание завтра.

II

– Давай, – бросил сопровождающий резко и едко, – позови огонь. Теперь можно.

И стряхнул пламя с факела. Рухнул мрак, Шид шумно вздохнул позади. Ещё дальше бился грохочущий пульс ритуальных барабанов. Теперь, в темноте, он как будто приблизился, загремел в стенах, умножил шаги, словно двигалась целая армия.

Прежде Анкарат звал огонь только в бою или в горячке чувств, лишь в детстве – из любопытства. Самый первый раз он запомнил: подземное солнце приблизилось, загорелось вдруг прямо в сердце – и полыхнуло в ладонях. Запомнил не из-за пламени, а потому, что тогда впервые увидел хороший свет маминых глаз. Впервые она обняла, впервые заговорила об особой судьбе. Потом пришёл Килч, взял клятву никому не рассказывать: «Иначе запру тебя на целый год, запечатаю дверь амулетом, нет, всё равно клянись!» И Анкарат следовал этой клятве, пока Гриз не увидел его огонь. Да, в тот, первый день Килч всё испортил, но радость Анкарат не забыл до сих пор. Радость пламени и радость хорошего света, радость особой судьбы.

Которую он исполнит.

Конечно, не хотелось звать огонь ради любопытства сопровождающего. Анкарат даже имя его не запомнил – короткое, резкое, не похожее на ступенчатые имена Вершины. Въедливый, острый взгляд, голос, прокрашенный желчью, – это он не хотел звать огонь в море. А здесь, в стенах Дома, под сенью родной силы, вдруг заинтересовался. Что-то было в его лице, какая-то жадность и непонятный вызов, из-за которых хотелось спорить и драться.

Но он был человек Отряда, человек его будущего звена.

Анкарат стиснул кулак крепче.

И открыл ладонь.

Солнце приблизилось – и загорелось всюду. В груди и вокруг, в дробном стуке шагов и грохоте барабанов, от недр земли и до неба. Пламя взметнулось в ладони, пожирая воздух. Стены казались багряными, пропитанными кровью. В этой крови были выжжены чёрные знаки, длинные древние строки.

– Жуть, – бормотнул Имра. Про огонь? Или про стены в чёрных отметинах? Даже не глядя, Анкарат видел: друг пытается улыбнуться, вернуть себе обычную весёлость, но без толку. Что-то ответил Китем, но Анкарат услышал: «Испытание нас сожжёт».

Сердце саднило, огонь метался, грыз кожу. Впервые в жизни Анкарат не представлял, что делать – как помочь друзьям, как спасти их? Из Дома не сбежать. Остановиться, отказаться от Испытания – навлечь гнев не только на них, но и на весь квартал, разрушить всё, что сделано до сих пор, предать ожившую землю. Оставалось только идти вперёд. Тем путём, который он выбрал для всех. За всех.

Пламя в ладони дрожало.

– Уже видел, – выдохнул сопровождающий. Поднёс факел, поджёг от этого пламени. – Но всё равно сложно поверить. Можешь его забрать. Слышишь меня? Всё, хватит. Береги силы для Испытания.

Вот как всё будет теперь? И это свобода?

Анкарат стиснул кулак снова. В ладони шипели искры. Их было не погасить.

Коридор, словно пробитый квадратным тараном, остался позади, и сопровождающий тоже остался. Ничего толком не объяснил: «Там будет много путей, увидите, разберётесь, ну, удачи вам, парни, ему-то она не нужна». – Отдал Анкарату факел и потонул в темноте.

Только гром ритуальной музыки по-прежнему катился за ними, пульсировал в камне.

А когда они вышли сюда – умножился.

Если до сих пор эта часть Дома походила на недра скалы, обработанные искуснее, чем ходы каньонов, то теперь Анкарат увидел: это что-то совсем иное. Необъяснимое.

Пространство, в котором