– А я думаю, Ариш просто жадный, на гарнизон ему наплевать. Видел бы ты моё испытание!

Несколько шагов Гриз прошагал молча, стиснул зубы, даже распрямился от злости. Но ворота придвинулись, и он не выдержал:

– Ты идиот? Ты победил его Стражника в Сделке, какое ещё испытание хочешь? Да он и без испытаний отдал бы медальон, чтобы ты был с ним связан! Он для этого тебя и спас на Суде, для особенной силы! Наверное, если бы ты сумел изобразить благодарность, Ариш не стал бы сковывать тебя камнем… по крайней мере, не говорил бы об этом… так.

– Ты, смотрю, во всём разобрался. – Анкарат не хотел сердиться, но рассердился.

– Это ты ничего не видишь! Как думаешь, для чего он взял тебя в дело? Чтоб воровать золотые кубки, специи и заколки?

– А для чего же?

Ответить Гриз не успел. Над ними нависли ворота квартала – полукруглые, затворённые сложной системой цепей и петель.

Анкарат сдержался, не стал спорить дальше – Гриз явно был не в себе, наверное, лихорадило из-за печати, вот и напридумывал всякого.

Вскинул над головой медальон, чтобы Стражник башни возле ворот увидел.

Прошёл миг тишины – и цепи поползли, как железные змеи, с ржавым надсадным лязгом. Ворота квартала отворялись по его, Анкарата, воле! Разве можно было прежде такое представить?

Квартал показался тише, чем помнилось.

Ветер взбалтывал над землёй песок, взвывал в пустых переулках. На многих домах остались следы сажи – по ним прошла огромная огненная пятерня. Горизонт, как и прежде, рвали клыки каньонов – окровавленные, ненасытные.

Но земля – Анкарат слышал! – земля жила, вторила каждому шагу, ближе сияло подземное солнце. Значит, это только начало и всё будет хорошо.

Встретить друзей они не успели – прежний дом стоял совсем близко к воротам. Почему-то он казался сейчас незнакомым. Впрочем, оно и понятно: больше там не было ни Анкарата, ни мамы, только предатель Килч.

«Нельзя так сильно на него злиться, – напомнил себе Анкарат, – нам нужна его помощь».

Дверь отворилась легко, словно узнала.

В холле было темно и пусто. Цветные занавеси потемнели от пыли и уличной сажи. Ни медных чаш, ни плеска огня. Лишь колдовские нити полосовали воздух, как прежде, – но больше не сияли и не звенели. Потемнели, казались теперь отяжелевшими от горькой смолы.

– Может, тут больше и не живёт никто? – спросил Анкарат у дома, чтобы услышать, узнать собственный голос. Дом не откликнулся. Гриз тоже молчал. Это его молчание, неподвижность тянулись за спиной холодом, зна́ком опасности.

– Да чего ты боишься? – Анкарат обернулся. – Здесь даже не пещеры.

Гриз, казалось, и не дышал. Серые тени сделали лицо бескровным, зрачки расширились. Как жить, если боишься любой темноты? Анкарат растёр ладони, осторожно позвал огонь – он помнил прежние запреты, но дом же пустой, и это всё-таки его дом, да и запреты, чьи это были запреты? Килча? Что его слова вообще значат теперь?

Пламя взрезало шрам, заметалось в горсти.

И тогда Анкарат увидел, куда смотрит Гриз.

На пороге мастерской Килча стояла Атши. В незнакомых плотных одеждах, волосы скручены в узел – но это была она.

– Ну что, огонёк, – вышла на свет, сверкнули на запястьях и шее нити с костяными знаками, – понравился Верхний город?

V

Ветер ворошил по столу сухую листву. Брошенный сад задыхался от пыли и зноя. Атши поставила высокий кувшин, пару жестяных стаканов. Плеснула воды – тёплой, с горьковатым привкусом шельфа.

Гриз молчал, прятал глаза и руки, к воде не притронулся.

Потому спросил Анкарат:

– Ты как здесь оказалась? Где Килч?

– Скоро придёт. Атши ему помогает. Искала, искала ваш след… и оказалась здесь. Нашлось много общего. Те, кого Атши и Килч учили, ни во что их не ставят.

Рассмеялась – хрипловато, скрипуче, – но вовсе не так безумно, как раньше. Словно в каньонах её лихорадило, а теперь жар отступил, пусть и оставил след.

– Это неправда, – пробормотал Гриз, но Атши как будто его не услышала. И немудрено – Гриз опустил голову, чёрные пряди скрывали лицо, даже по движению губ не разобрать, что бурчит. Потянулся к воде, добавил отчётливей, громче:

– Как ты ушла оттуда? Говорила ведь, нет другого пути, судьбу не изменить?..

Атши склонила голову к плечу, пробежалась пальцами по бусинам-элементам – среди прежних и костяных теперь мерцали металлические амулеты Килча. И ответила:

– Невнимательно слушал. Атши всё объяснила. Больше здесь нет пути, нет судьбы. Изменилась. Нет, – зачастила, – обманываешь. Ты всё знаешь. Ты…

Гриз втянул воздух сквозь зубы, словно хотел перебить, но Атши не договорила.

– Неужели вы здесь? Почему вернулись?

И сам Килч, и его голос совсем выцвели – словно он так и остался на Скале Правосудия, между выбеленной землёй и ослепительным небом.

Может, мы все там остались? Думал, в Верхнем городе есть свобода, но Гриз прав: никто из нас не свободен.

Килч устало опустился напротив. Он постарел – морщины полосовали лицо темнее и резче, словно разделительные заклинания отпечатались на нём. Волосы прошили нити седины. Он улыбнулся, но улыбка вышла безжизненной и печальной.

Ушла, ушла, всё забрала с собой. Огонь, цель, всё, что придавало смысл. У Килча ничего здесь не осталось.

Атши исчезла в доме, загремела чем-то на кухне. Гриз вытянул из-за пазухи футляр с новым письмом, в этот раз для Килча, подтолкнул по столу. Килч подхватил его, пробежал по листу глазами – отстранённо, словно послание предназначалось незнакомому человеку, – и спрятал.

Он ждал их собственного ответа, но Анкарат не знал, что сказать. Больше он на Килча не злился. Простил – сам не понял, как же так вышло и как теперь с ним говорить.

Взглянул на Гриза – тот снова сник, спрятал руки.

Да. Вот что сейчас важнее всего.

– Нам нужна помощь. Гризу нужна.

За прошедшие дни печать не побледнела – напротив, как будто сильней воспалилась. Её очертания оплавились на коже и расползлись. Гриз смотрел в никуда, словно на столе перед ним лежала чужая ладонь. Другой рукой, нетронутой, потянулся к стакану, глотнул воды – зубы застучали о жесть.

Вернулась Атши с миской лежалых яблок и пережжённых сухарей – кажется, без мамы довольствие этого дома стало таким же, как в остальных здешних домах.

Атши замерла за спиной Килча, выдохнула:

– Вот ведь сумасшедшая девка.

Лицо Килча на миг исказилось – неподдельной болью, как от удара кинжалом. То ли из-за слов Атши, то ли из-за маминого поступка.

Он не ответил.