сознания, кажется, даже не спал – но сил хватало, только чтобы умыться. Мир пульсировал, бился, стучал вместе с сердцем, сворачивался водоворотом, концентрическими кругами, перехлёстом алых сосудов, сотен печатей, знаков, истёртых троп-судеб на теле города. Потом – отступал, уходил под землю. Всё прояснялось. Нос щекотал запах горьких трав и лекарских благовоний, накатывал жар Сердцевины года, да звучал где-то слева незнакомый девчоночий голос: всё это ненадолго, скоро пройдёт, гарнизон тебя вылечит, знаешь, в земле гарнизона живёт самоцвет-сердце, давняя жертва, сила в живой руде, потому никакие раны здесь не страшны, всё проходит, и ещё бы скорее прошло, если бы ты не убегал – гарнизон бы запомнил тебя, излечил бы за ночь, как Шейзу.

Вскоре узнал, что девочку звали Лати. Она стригла волосы коротко – необычные, выгоревшие до цвета сухой травы и такие же встопорщенные, жёсткие. Одевалась в мальчишескую одежду, имя Шейзы шипела, наморщив веснушчатый нос, а имя Анкарата выговаривала чудно́ – мягко, перекатывая, как кошка. Таскала с собой тяжёлую книгу в переплёте из чёрной кожи – других раненых не было, Анкарат отвергал помощь, так что чаще всего Лати просто сидела возле его койки и читала.

Морок и слабость первых часов – или дней? – болезни таяли, но уйти было нельзя.

– Гарнизон считает, нужно ещё время. – В подтверждение этих слов Лати показывала прозрачный камень на тонкой цепочке, налитый алым, и объясняла: отражение самоцвет-сердца, можно уйти, когда он посветлеет. Анкарат злился: никогда он не проводил столько времени без дела и не болел никогда, а теперь?

– А что ты хотел? – Лати пожимала плечами. – У каждого в Страже зачарованное оружие. Чтобы, получив рану, ни один преступник не мог сбежать.

– Я со Стражей уже сражался, – хмурился Анкарат, – не было ничего такого.

– А что было? – Лати закладывала книгу птичьим пером, смотрела внимательней.

Пришлось признаваться:

– Не помню, очнулся в тюрьме.

Она смеялась, и в узких полосах света из пыльных окон этот смех мерцал, золотился.

От безделья Анкарат много думал обо всём, что случилось.

Время идёт, неизвестно, что происходит с Гризом. Как говорить с Килчем, как просить его помощи? Он же предатель и лгун. Вспоминалось, как рассказывал – урывками, словно забывшись, – о прежней комнате элементов, о том, как сильны земля, огонь, воздух Верхнего города, как скупы, иссушены силы квартала отверженных. Бедный Килч! Год за годом уводил жизнь земли, сам же себя обкрадывал. Гриз говорит, приказ, но если приказ нелеп, разве не страшнее его исполнить? Килч говорил «для тебя» – Анкарат так и не понял, что это значило, а вспомнив, злился ещё сильней.

Правда ли, что друзьям из квартала ничего больше не нужно?

Проступали под веками чёрные соты, разделённые тёмные улицы, слепые ночные дома.

Конечно же, вот в чём дело!

Анкарат вскочил, мир шатнулся, болезненно полыхнул. Столько лет их жизнь утекала прочь, мимо, они просто её не знают. Анкарат разбудил землю, он вернёт им жизнь, и они поймут!..

– Ты чего? – из-за занавеси выглянула Лати, по камню в её ладони разбегались мелкие волны. Была ночь, и в пыльной её темноте свет багрянца казался зловещим.

– Ничего. Когда меня выпустят?

Сбежать он уже пытался – без толку. Покой не отпускал, воздух стекленел вокруг отведённого ему маленького пространства. Не лучше, чем в тюрьме, хорошо хоть меч есть, можно тренироваться. Клинок полосовал воздух золотыми штрихами, но те быстро затягивались, зато открывались собственные раны – сил хватало на два-три удара.

Лати покачалась на пятках, ответила в сторону:

– Выпустят, когда будешь в порядке.

– Тогда уходи! Нет, подожди. Говоришь, в земле гарнизона – сердце. Ещё где-то подобное есть?

Лати задумалась, вытянула из подмышки книгу, открыла, захлопнула и обняла, словно защищаясь. Потом кивнула:

– Да. У города много сердец. Сколько – никто не знает.

И Анкарат вдруг услышал эти сердца – нервный, горячий пульс города над светом подземного солнца. Что-то здесь было неверно, разделено, плохо. Анкарат потянулся к солнцу, позвал: «Объясни», и оно откликнулось, обожгло, бросило в лихорадочный сон. Город в том сне наматывался на Вершину как на огромный винт-стержень, медленно, неизбежно – нити судеб, потоки воли и магии походили на окровавленные мышцы, рвались и срастались снова.

Очнулся. Горло жгла жажда. Лати поставила рядом кувшин, Анкарат пил и не мог напиться, сквозь ледяную воду стучало: не хочу это видеть, хочу забыть.

Почти получилось.

Утром пришёл Ариш, забрал у Лати посветлевший камень, отослал её прочь.

– Наконец-то! – До его появления Анкарат тренировался, хотел спрятать меч, но передумал. Теплота оружия отгоняла обрывки сна.

– Ты здесь только три дня, – усмехнулся Ариш.

С собой он принёс бутыль в оплётке из цветных шнурков, плеснул в глиняную чашку. Вино показалось чёрным.

– Но можешь остаться дольше, если не уяснишь наконец, что с тобой произошло.

Анкарат задохнулся. Что это значит?

– Не понимаешь? Хорошо, попробую объяснить… – Ариш покачал чашку в ладони, в воздухе зацвёл приторно-горький запах. – Я забрал тебя не из доброты и привязанности. И не потому, что считаю чем-то особенным. Это Цирд был тебе благодарен, верил в особую силу, перемену судьбы. Но что случилось с Цирдом, ты сам знаешь. Он растратил свою удачу – на тебя.

Как он смеет. Как смеет.

– Цирд когда-то пришёл издалека, из Медного города. Ко многому здешнему так и не смог привыкнуть. А вот я всю жизнь провёл в городе Старшего Дома. Я понимаю, кто ты. Что делает твоя кровь, в чём суть твоей силы. И она нужна мне. Ты помнишь – для дела.

Взгляд его стал взаправду змеиным: стылым, лишённым движения.

– Но у тебя, я вижу, другие планы. Делать, что тебе хочется, бродить где вздумается. Так не пойдёт. На Скале Правосудия я обещал, что тебя исправлю. И если ты не можешь учиться, если станешь устраивать бредовые состязания, если не будешь мне предан – послужишь городу другим способом.

Он вскинул руку. Зачарованный камень на цепочке качнулся и вспыхнул алым. Покой закружился, заструился прочь. Анкарат пошатнулся, но устоял. Вцепился в рукоять меча – казалось, лишь она и держала, только бить бесполезно, – пространство растягивалось, уплывало, пронизанное голосом Ариша:

– Лати тебе объяснила про самоцвет-сердце? Если не понял, объясню я. Как и все сердца гарнизонов, оно сильное и жадное. Вытянет твою силу – и, поверь, никто о тебе не вспомнит, никто не хватится. С такими, как ты, подобное часто случается. Мне было бы в чём-то и проще – сдержать обещание.

Почему не убил его на Скале Правосудия? Там была справедливость. А теперь? Что теперь? Анкарат