Отступил, и они подошли, заговорили все вместе, их голоса слились золотыми волнами, бушующим гулом.

После Анкарат пожалел, что не смог различить тех слов. Это был последний их разговор.

В другой день, сумрачный, исхлёстанный ливнем, на Ступени у подножья Вершины, там, где сказал когда-то: «Двигайтесь, как Рассвет», – отец объявил свою волю и приговор. Прощение и задачу. Анкарат отправится в новую землю, принесёт ей огонь Старшего Дома, соединит с волей нашей земли. Он взял на себя так много, значит, готов совершить невозможное. Пусть совершит. А когда вернётся, мы примем его назад. Увидим, кто он есть и имел ли право поступать так, как поступил. Те, кто шёл за ним, получают прощение. И свободны выбрать любую судьбу.

Анкарат смежил веки, подставил лицо дождю. Хотя бы это исполнилось. Они свободны.

– Решайте сейчас, – продолжал отец, – идите с ним или останьтесь. Последствий для вас не будет.

Совсем как тогда.

Рухнула тишина.

Его люди, измученные Скалой, темнотой и голодом, стояли нетвёрдо, смаргивали морось и серый свет.

Совсем как тогда, со мной останется только Гриз. Если не передумает. И пусть.

– Вы свободны, – сказал Анкарат, – но вместе нам это по силам. Если хотите остаться – пусть так. Я справлюсь.

«…ничьей помощи ты не хочешь. Не примешь. Никто не нужен тебе. Есть только ты и твой путь».

Пусть так. Так даже проще.

Но случилось иначе.

Мгла отступала, взгляды их прояснялись. Сомнения, страх – всё словно сгорело. Они верили в Анкарата. Нет. Их вера стала чем-то иным. Чем-то бо́льшим. Чем-то, чего испугался отец.

– Что же, – отфыркиваясь от дождя, Шейза шагнул вперёд, – здесь нам всё равно ничего не светит. Я в деле.

Воины гарнизона, люди Медного Города, Прибоя, Печати, – те, кто полюбил его силу, остались с ним. Ритаим и верные ему люди Сада тоже – Анкарат не знал, причина в их преданности или в том, что никто так и не принял их частью Отряда, или в том, что они не могли оставить свою принцессу. И решил, что это неважно.

Но пойти с ним решились не все.

Имра выбрал странствия вместе с Ану. Улыбался скошенной, виноватой улыбкой: ты показал, как прекрасна наша земля. Я хотел бы увидеть больше.

– Что, – Анкарат улыбнулся в ответ, – теперь не боишься чужих городов?

– Нет, – отозвался серьёзно, – я понял… они не чужие. Но другой берег… нет, прости. Далековато.

Имра был его первый друг.

Дождь хлестнул по глазам, Анкарат зло потёр их запястьем.

– Ладно. Удачи тебе. Осторожней в пути.

Курд сказал, что вернётся в квартал.

– Войны и путешествия, магия… я видел достаточно. Хочу увидеть, как всё изменилось дома. Не зря же ты всё это затеял когда-то.

– Не зря.

– А ты как? Не хочешь взглянуть, пока не ушёл корабль?

Анкарат стиснул зубы, мотнул головой: нет, не хочу.

Это слишком.

По мглистому небу просыпался золотой предутренний свет, грохот моря сделался ласковей, мягче, когда появилась Амия. Среди толпы – словно светлый луч, тонкая и отважная, на плечах – переливчатая накидка, слишком лёгкая для времени Тьмы и этого злого дождя, мокрые волосы рассыпались по плечам, но глаза – сухие. Прошла мимо Аметрана, мимо чиновников и незнакомых, новых звеньев Отряда, мимо отца, мимо Тории – тот тоже был здесь, хотя узнать оказалось сложно: его нервное, подвижное лицо походило на шелушащийся палый плод. Увидел сестру – окликнул её, рванулся следом – Анкарат стиснул рукоять меча, приготовился драться.

Но отец подал знак, и Тория сник, уронил ладони, уставился в землю.

Амия так на него и не взглянула.

Ни на кого не взглянула.

Смотрела только на Анкарата.

Путь её показался ужасно долгим, каждый шаг – всплеск по мокрому камню. Но с каждым шагом светлело небо, успокаивалось море. В этом сером, похолодевшем, затихшем мире сияли, сияли её глаза.

Не удержался, шагнул навстречу – от этого шага толпа отшатнулась волной, зашумела, – обнял. Амия дрожала под влажной тканью накидки, горячая, как в лихорадке.

– Иди на корабль, – сказал Анкарат, – согрейся.

Она вскинулась, улыбнулась:

– Нет, только с тобой. – И шепнула: – Всё, что здесь не сбылось, – исполним.

И обернулась к толпе – торжествующая, сияющая. Мрак и мгла несвободы сгорели в свете этой улыбки. Да. Так и будет. Всё ещё сбудется.

И в этот миг появилась мама. Амия ахнула, спряталась за спиной Анкарата. Наверное, они приехали вместе и мама успела её напугать. Но мама пришла проводить! Пришла, чтобы проститься! Следом служанка несла на руках Акшарида – тот вырос, взъерошенный и смешной, хмурился и фыркал из-за дождя.

Мама остановилась рядом с отцом, они недолго поговорили. Кивнула. Потрепала Акшарида по волосам – эта мимолётная ласка снова напомнила о непрожитом. Но всё-таки она пришла, она здесь, она не ненавидит Анкарата!..

А потом подошла ближе, ближе – и Анкарат увидел её глаза.

Он знал этот свет.

Плохой свет.

Остановилась напротив, вскинула руку.

– Ты, – сказала, – предатель. Больше не существуешь.

Резким, злым жестом оборвала чёрную нить Путеводной.

Искра силы взметнулась в сердце, огонь зашумел в крови.

А мама сказала:

– Всё. Уходи.

Последние мгновения на земле сгорели так быстро.

Килч сказал: ты поступил отважно, что дал им свободу. Он никогда не решился бы. Постарайся вернуться.

Аметран сказал: тебе это по силам, – но по мёртвым его глазам было не различить, верит ли в это, верит ли теперь хоть во что-то ещё. Зато люди Анкарата кипели верой, готовили тяжёлый тёмный корабль, шумели, даже смеялись.

Отец не сказал ничего – и хорошо.

Больше не существуешь.

Уходи.

Он поднялся на борт, отвернулся от города. Гриз давно был здесь, проверял нити и знаки, под дождём ещё больше похожий на птицу с встопорщенными перьями. Глаза Гриза сверкали незнакомым, шальным весельем.

– Безумие, – говорил торопливо, слова пошатывались, сплетались, – но мы как будто ближе к нашему пути, чем прежде. Когда они меня бросили там… я понял: здесь, на этой земле, для меня нет дороги. А дальше, там, где ты, – Путь точно есть. Найдётся.

Анкарат улыбнулся, спросил впрямик:

– Ты, что ли, пьяный?

Гриз покраснел, отчаянно потёр щёку:

– Немного.

«Ты получишь свою свободу», – пообещал отец, и Анкарат видел её теперь, видел повсюду. Свобода раскинулась тёмным морем, протянулась линией светлеющего горизонта, волнами пустоты, что качали корабль, криками чаек – и шумела, шумела в сердце.

И вместе с сердцем шумело и билось священное пламя – больше не искра Вершины, не знак