Кровь и части тела разлетались по стенам, покрывая всё кругом осадком вылитой из ведра краски. У основания стены образовалась постоянно растущая гора трупов, которую не могли убрать даже расторопные наранийцы. Рока уже перестал вести счёт, но его потери были невелики. Это должно было его радовать: день оказался бойней лишь для одной стороны – только его противник стал жертвой многочасовой резни.

Рока сморгнул пот, и перед его глазами спешно пронеслась череда лиц тех, кого он убил. Наранийцы были в ужасе от опасного восхождения, начатого над телами своих товарищей, от каждой волны которых остались лишь ошмётки. И всё же они не прекращали наступление. Они карабкались по трупам своих собратьев, чтобы быть зарубленными на стене, а если повезёт, даже ранить врага, прежде чем тот ранит или сбросит вниз их самих.

Это было больше чем просто храбрость. В своих врагах Рока видел не героев, а безумцев с дикими и нечеловеческими выражениями на лицах – рабов со скованной волей, подгоняемых кнутом.

– Шаман, новая волна! – крикнул один из тонгских командиров.

Рока моргнул, сбрасывая наваждение. Мимо просвистели очередные стрелы, одна из которых отскочила от кольчуги на его плече. Он растерянно посмотрел себе под ноги, потому что снаряд был слишком толстым и неровным. Букаяг, конечно же, первым осознал ужас происходящего.

С неба падали капли крови, а защитники в ужасе кричали, отмахиваясь от них словно от роя мух. Наранийцы использовали машины, чтобы обстреливать врага частями тел своих же мертвецов.

Букаяг зарычал, а может засмеялся. Он взмахнул мечом навстречу новым мужчинам и мальчикам, карабкающимся на стену, и Рока не стал вмешиваться. У них был уговор – на стене управляется Букаяг, а Рока очень, очень устал.

Надвигались сумерки, а у него не было подкрепления. Он наблюдал за торжеством насилия, словно заключённый, как будто Букаяг был хозяином, а он – просто зрителем. Его брат убивал и ревел, его конечности не прекращали движения, словно каждая смерть лишь усиливала его.

Время шло, горы трупов росли, пока нападающим и защитникам не пришлось сражаться лишь при свете луны и факелов. Для дневных людей Вола и Гальдры, Жу и Просветлённого мир теперь состоял лишь из стонов и криков, а также фигур, внезапно появляющихся и так же внезапно исчезающих в ночи. Но Рока был совсем иным.

Он перегнулся через стену и взглянул на людей внизу, которые уставились на сияние его золотых глаз, сверкающих в темноте. Букаяг увидел их ужас и рассмеялся, воскликнув на ломаном наранском:

– Теперь вы видите, какое чудище вас тут поджидает! Придите и умрите!

Ближайшие к нему спрыгнули, решив, что лучше упасть и разбиться, чем встретиться с ним, а Букаяг схватил копьё, метнув его с чудовищной силой и пронзив по меньшей мере двоих.

Рока оттащил его назад и помчался по укреплению, находя всё больше и больше врагов, которым никто не давал отпор. Он больше не смотрел ни на свои водяные часы, ни на приспешников и союзников, ибо слишком устал, чтобы думать, а его брату и вовсе было плевать. Мертвецы в Роще в бешеном ритме копали могилы, но всё равно не поспевали. Они собрались вокруг кладбища в многочисленные отряды копателей – их было столько, сколькими Рока мог пожертвовать, оторвав от жизненно важных дел.

Букаяг убивал. Он голыми руками отправлял солдат на смерть, швырял на остальных, взбиравшихся по лестницам, отрезал конечности от туловища одним взмахом меча. Когда они отказывались лезть дальше, он пронзал их копьями Роки.

– Вот это настоящий мир людей, – взревел Букаяг, хватая очередного наранийца за шею и перекидывая его через стену. – Вот каковы они, вот какими будут всегда.

Юный солдат умер, а Рока ничего не почувствовал. Он слышал вокруг себя голоса и знал, что враг прорывается. Он слышал радостные возгласы и понимал, что они уже предвидят свою победу – скорее всего, они захватили несколько участков стены, и с каждым мгновением их становится всё больше. Вскоре они попытаются открыть ворота, и Рока не сможет их остановить. Он может только смотреть на то, как брат сражается за их жизнь.

Почувствовав движение, Букаяг крутанулся и поскользнулся на луже крови, но успел ухватиться за ограждение. Рока моргнул, ожидая нападения, но его не последовало. Он увидел, как по стене движется огонь, как на лестницах столпились люди с факелами. Сотни, а может, и тысячи шли из города. Букаяг растерянно моргал, ничего не понимая. Но Рока знал. Это были не враги. Это были тонги.

Строители и фермеры, торговцы и шахтёры поднимались по лестнице с ножами и деревянными досками наперевес. Пришли женщины и даже дети – там был мальчишка не старше десяти с молотком в руках. Рока увидел, что они уже сражаются вдоль стены. С ними не было никого из его людей, кроме Бирмуна в окружении трупов, который, как оказалось, не ушёл с фланга, сторожа его с мёртвыми глазами и чёрным мечом, с которого капала кровь.

Остальных Рока увидел у укреплений – они лежали там, раненые или измождённые. Теперь оборонялись не солдаты. Оборонялся город. Тонги пришли. Горожане вышли на бой.

Букаяг презрительно пожал плечами, а Рока рухнул на землю. Он почувствовал, как его потащили вниз по лестнице, и кто-то встал на его место, защищая свой дом. Рока даже на мгновение задумался, не умер ли уже, не спит ли, не сон ли всё это. Он осел рядом с остальными, слыша голоса, которых не мог понять, не заботясь о том, чужаки ли это или же его собственный народ. Через мгновение он закрыл глаза, и мир для него исчез.

⁂

Кейл с самого начала глазами Роки наблюдал за жуткой картиной. В этой его «Роще» великан с трудом доковылял до своей хижины в лесу, слишком измотанный, чтобы даже закрыть дверь. Раздался оглушительный стон, а затем наступила тишина.

В груди Кейла клубком сплелись эмоции, который он и не надеялся распутать. Резня была чудовищной. В жестокое упрямство наранийцев было почти невозможно поверить. Почему они пришли с такой ретивой армией и почему один-единственный город фермеров и торговцев на далёком побережье должен обойтись так дорого, было за пределами его понимания.

Всё, что он видел, – это то, что Наран пришёл уничтожить мирный народ – народ Лани; друзей и островных союзников, а также семью Кейла, не имея никаких для этого причин, кроме собственных амбиций и жадности. И посреди этого ужаса