Со стен посыпались камни и полилось кипящее масло, а по рядам врагов распространился огонь, распаляемый истошными криками. Люди падали сотнями, затем тысячами. Горели и ломались лестницы, раскалывались тараны, находящиеся безнадёжно далеко от ворот. Наранийцы продолжали взбираться.

Строители тоже отправились к стенам и в разгар хаоса начали возводить башни, пандусы и подъёмные приспособления, даже несмотря на то, что их обстреливали, раздавливали и поджигали. Молотки загоняли гвозди в камень и крепили верёвки, пока бушевала битва, даже когда сверху на конструкции падали люди.

Взглянув на мезанитов, Оско даже мрачно улыбнулся. В отличие от остальных, они несли над головой щиты, а не лестницы. Они готовились к подъёму, двигаясь медленно и синхронно. Они поднимались на стену бронзовым муравьиным ковром, двигаясь медленнее прочих, но вскоре оказались выше остальных, а многие добрались до самого верха.

А затем начали падать.

Оско отвернулся. Он видел, как через бреши в строю уже выносят раненых. Слуги, одетые в красное, караванами бегали вдоль осаждаемой стены с телегами, наполненными брезентом с лежащей на нём раненой плотью. Люди шли, поднимались и умирали, сменяя друг друга в нескончаемом потоке бойни.

Через некоторое время Оско напомнил себе, что нужно дышать. Он разжал уставшие дрожащие руки и поморгал сухими глазами. Солнце поднялось, достигло зенита и уже начало опускаться, и он принимал воду от слуги, носившего её по отрядам. Наконец его терпение иссякло.

– Я пойду к раненым, – сказал он Мартелу, и тот молча кивнул.

Оско в оцепенении шёл по суматошному лагерю, следуя за помощниками хирургов в красных рубашках сквозь тысячи людей, ждущих своей очереди у стены. Он прошёл к походным палаткам, из которых доносились непрерывные стоны, лишь изредка пронзаемые воплем или криком.

Он обнаружил, что даже здесь чужеземцев отделили от остальных, а мёртвых и умирающих разместили с продуманной аккуратностью. Оско нашёл палатку, которая была гораздо более тихой, чем остальные, и вошёл туда, не имея нужды спрашивать, где лежат его братья. Он остановился у смердящего, тускло освещённого входа, пересчитал койки, затем пошёл мимо своих соотечественников, останавливаясь у каждого живого, чтобы прочесть молитву, поблагодарить за храбрость и выразить гордость от имени города. Он не спрашивал их имён, да от него этого и не ожидали. Он знал, что ритуал приносит им утешение – напоминает, что здесь, за гранью чести и человечности, цивилизованный мир всё ещё существует и будет их помнить. Но он не знал, правда ли это.

Койки, казалось, не собирались заканчиваться. К концу его голос охрип, а с тела стекал пот, но это не имело значения, никакого значения, и он испытывал лишь стыд от того, что не разделил с этими людьми их судьбу.

За два длинных ряда до дальнего конца шатра он обнаружил, что Мартел последовал за ним и начал тот же ритуал с другой стороны. Он повторял слова, касаясь плеч и рук раненых. Так же внезапно, как и произошло искалечившее их насилие, завершилось и это задание.

Утирая пот со лба, Оско и его кровный соперник вместе пошли к выходу, чтобы вдохнуть чуть менее испорченный воздух. Помощник хирурга предложил им воды, от которой Оско отмахнулся чуть ли не яростным жестом, и мальчик убежал.

– Богопроклятый народ… – сплюнул Мартел. – Что за человек станет пить рядом с теми, кто умирает от жажды?

Оско кивнул, но ничего не ответил, поскольку мягкотелые наранийцы не имели культуры войны и потому не понимали. Их солдаты были вооружёнными крестьянами, которые шли на войну, ничего о ней не зная.

На мгновение он задумался, получил ли великан-колдун его письмо, но теперь это уже не имело значения. Несмотря на все эти смерти и весь царящий кругом ужас, Кецра была обречена. Эти глупцы будут сражаться до горького конца, скованные невидимыми цепями, и ни Букаяг, ни кто-либо из его людей не покинут город.

Глядя на раненых, Оско понял, что Ижэнь не допустит поражения. Он будет посылать своих рабов на стену, пока та не падёт либо же пока не умрёт последний из его армии. Он будет приносить своих людей в жертву камню и грязи, пока защитники не обессилеют настолько, что не смогут поднять руки с оружием. Как и сородичей Оско, их с самого детства приучали к повиновению. Под взором сына неба, надёжно защищённого десятью тысячами солдат, они будут сражаться до конца.

Взглянув Мартелу в глаза, он увидел, что в них, словно в зеркале, отражаются его собственные страдания и ярость. Но в отличие от всех остальных в этой богом забытой армии, это были не глаза покорного раба, смирившегося со своей участью.

Пусть это и означало его смерть, а также смерть его жены и детей, и пусть он знал, что Наран сможет заменить мёртвого сына неба, это больше не имело значения. Некоторые вещи не могут родиться в тишине.

Кровью и страданиями павших, а также всеми клятвами чести, которые были ему близки, Оско поклялся убить человека, ответственного за эту бойню. Если один погибнет здесь, возможно, следующий не будет так разбрасываться жизнями людей.

– Горе врагам Мезана, – прошептал он. Мартел вышел из своего транса и, стиснув челюсти, отсалютовал Оско кивком.

Глава 36

Эгиль посмотрел на стрелы, застрявшие в кишках адмирала, и понял, что тому конец.

– Всё не так уж и плохо, – сказал он, прикрывая пропитанные кровью тряпки. Махэн застонал от боли, попытавшись посмеяться.

Эгиль перекинул его руку себе через плечо, помогая подняться на палубе боевого корабля, и ждал, пока они смогут спуститься на пляж. Их судно добралось до гавани наполовину сгоревшим, а залитая кровью команда всё ещё пыталась потушить пламя, таская вёдра с водой. Капитан помог Эгилю, взвалив другую руку Махэна себе на плечо, и вместе они спустились по трапу.

Большинство уцелевших кораблей уже причалили или, по крайней мере, подошли к берегу. Остался только Фольвар и его залитые кровью соратники, которые отправляли остальных на кораблях поменьше к берегу и к доносящимся с дальнего конца города звукам битвы. Эгиль взглянул на остатки пиратских кораблей, большинство из которых либо были охвачены огнём, либо шли ко дну в бухте. Те немногие, что уцелели, спасались бегством.

– Это плохо? – указал он на беглецов. Адмирал фыркнул.

– Крысы всегда… ай, духи… бегут с тонущего корабля. Теперь они попрячутся по своим скалам.

Эгиль вместе с моряком усадили Махэна к плоскому камню, и он с облегчением вздохнул, глядя на воду.

– Я в порядке,