– Я не воин, – пожал плечами Эгиль. – В этом нет смысла.

В глазах старого адмирала отразились огни залива.

– В этом городе сто тысяч человек, скальд, прячущихся по своим домам. Думаю, немного храбрости им не повредит. Им нужна героическая песнь и прекрасный певец, который её исполнит.

Эгиль прищурился, молча обдумывая его слова.

– Идите с послом, – обратился Махэн к многочисленным морякам и морским пехотинцам, собравшимся на берегу.

– Нам следует остаться с вами и кораблями, адмирал, – ответил капитан. – Уцелевшие пираты…

– Им конец, мать вашу, как и мне. – Махэн поморщился, прислонив голову к скале. Капитан стоял рядом с ним на коленях и едва сдерживал слёзы. – Ничего, сынок. Расскажи своим детям, каким старым упрямым ослом был их дед, и отведи этого человека на стену. Это приказ. Идите прямо по главной улице с факелами и горланьте во всю глотку, ка?

– Ка, адмирал.

Молодой капитан отдал честь, и Эгиль понял: он не знает, что сказать. Он и не подозревал, что этот человек – сын адмирала. Ему тоже нравился старый островитянин, и он не хотел оставлять его умирать в одиночестве.

– Поторопитесь, – сказал Махэн, похлопав Эгиля по колену. – Я собираюсь немного посидеть и посмотреть, как горят мои враги. Прекрасный способ провести вечер.

Эгиль улыбнулся и печально склонил голову. Затем перевёл ждущим неподалёку людям пепла, и вождь Фольвар кивнул так, словно адмирал вовсе не шутил, а затем снял ожерелье и вложил в руки адмирала.

– Вол наблюдал, – многозначительно сказал он, а затем поморщился. – Эти глупые люди поклоняются… камням и деревьям. Но этот переродится. Возможно, могучей акулой. – Он ободряюще улыбнулся.

Махэн взял меч на серебряной цепочке и слабо кивнул в знак благодарности, после чего посмотрел на Эгиля, прося перевести.

– Фольвар говорит, вы великий воин, адмирал, и человек чести. Он благодарит вас за то, что вы перевезли его людей через море.

Островитянин сжал ожерелье в окровавленной руке, и по его лицу было понятно, что он доволен этой похвалой.

– Прощай, певец. Я рад был познакомиться с тобой.

Сдерживая слёзы, Эгиль кивнул, слыша, как в голове уже складывается баллада о воинственном моряке-островитянине.

– Прощайте, адмирал. Да будете вы пировать с богами в чертогах храбрых.

Поклонившись, он подобрал кусок коряги, чтобы на неё опираться, и, плюя на все свои инстинкты, вместе с воинами и моряками зашаркал по направлению к войне.

Чужеземцы, мужчины и женщины, наблюдали за ними из домов. Семьи прятались за дверями и окнами, заколоченными досками, как будто бы это могло удержать армию.

– Они говорят на вашем языке? – спросил Эгиль у капитана.

– В основном, да. И мы – на их.

Эгиль кивнул и обратился к группе людей на улице, словно те были солдатами.

– Вы нужны своим братьям на стене! Несите оружие! Идите сами! Следуйте за нами!

Они растерянно посмотрели друг на друга и даже не пошевелились. Тогда Эгиль протопал к собравшимся и схватил младшего, сунув ему в руки лопату из соседского сада.

– Настал твой час, мальчик, – прорычал он. – Завтра будут говорить, что «он удержал город при помощи всего лишь клятой лопаты», и даже солдаты будут завидовать тебе. Несколько взмахов, сынок, и утром проснёшься героем.

Он ткнул в двух других, выглядевших здоровыми и сильными, и заметил в их глазах лёгкое чувство вины.

– А вы? – махнул он на близлежащие дома. – Неужели вы позволите другим мужчинам защищать ваших жён и дочерей?

– Да у нас даже оружия нет, – резко дёрнул плечом один. – Мы не солдаты.

– Дайте им ножи, – махнул Эгиль матросам, которые шагнули вперёд, протягивая бронзовые клинки. – Ну вот, теперь солдаты. Идёмте, братья! Следуйте за нами. К стенам мы придём целой армией!

Он повернулся и, не оглядываясь, пересёк улицу, направляясь к следующей стайке молчаливых наблюдателей. Их он либо унижал, либо подбадривал – смотря кому что требовалось, – и уже к третьему перекрёстку за ним шло человек пятьдесят.

– Возьмите своих долбаных трусов-соседей! – обратился он к растущей стае. – Поднимите город! Мы идём на стены!

Когда на улицах как будто больше не осталось праздношатающихся группок, Эгиль начал петь во весь голос, воздев факел, исполняя старую воинскую песню, стараясь добавлять в неё пьюские словечки. Проходя мимо тех, кто не желал присоединяться, он останавливался, показывал на них пальцем и кричал: «Чей это город?», пока люди не утопали в подобных призывах из толпы, а затем уходили в дом и возвращались, краснолицые, с дубинками или ножами, чтобы влиться в растущую колонну. Чем больше он шумел, тем больше собиралось людей, а чем больше их собиралось, тем больше Эгиль загребал себе.

К седьмой улице он уже потерял им счёт. В основном за ним шли мужчины, молодые и старые, но попадались и женщины и даже дети постарше. Они шли по городу, шумя всё сильнее, и распевали чужие песни. Матери выходили из домов с винными кувшинами, чтобы дать их мужчинам, и Эгиль надеялся, что алкоголь укрепит их решимость. Он тоже взял один кувшин и опрокинул в себя вино.

– Пусть катится в бездну моя матрона вместе с её благоразумием, – крикнул он, не обращаясь ни к кому конкретно. – Я свободный человек, и будь прокляты боги, если я помру трезвым!

Толпа заревела, решив, что это была какая-то вдохновенная речь, и Эгиль повёл их дальше.

– Что мы будем делать с ними на стене? – спросил пьюский капитан у Эгиля, перекрикивая гул.

– Без понятия! – ответил Эгиль, а затем выкрикнул очередной призыв, подняв кувшин с вином и отпивая. Люди разразились чрезмерно восторженным рёвом.

⁂

Рока увернулся от стрелы и поднял меч. На мгновение застыл, глядя на торжествующее выражение на юном лице наранийца, когда тот поднялся на гребень стены. Рока подумал, что понимает – выжить после такого долгого марша и подъёма, во время которых пало столько его товарищей, должно казаться чудом. Это не имело значения.

Букаяг острой как бритва сталью рассёк мальчишке голову над челюстью. Словно отколовшийся отщеп полилась со стены кровь и полетели мозги. Тело мальчика упало, и на краткий блаженный миг никто не занял его место. Рока прислонился к холодному камню и перевёл дыхание.

– Нас сильно поджимают с востока, шаман! – перекрикивая шум, сообщил Бирмун.

– Иди, – гаркнул Рока. – Возьми людей Канута.

Старый вождь и пятеро людей пепла пробились в гущу более тяжёлой битвы, их лица были бледны и покрыты потом. Рока, насколько осмелился, сократил число своих людей по центру, оставив по одному аскомцу на три лестницы, которые каждый из них рубил так, будто запасал дрова на зиму.