Поскольку Жабка не имела понятия, что значит «как-нибудь», она была рада увидеть всего лишь юношу.

Пройди мимо стража. Очаруй, если сможешь. Убей, если придётся.

Она подняла руку и сказала: «Мир. Я не причиню вреда».

Его губы шевельнулись, но звука не последовало. Она наложила на него лёгкое заклятье: всё в порядке; это не твоя забота.

Его лицо расслабилось. Подбородок опустился на грудь, словно он засыпал. Жабка посмотрела мимо него на дверь часовни.

Во время тренировок дверь иногда была открыта, иногда закрыта. Иногда на ней были замки, засовы и железные решётки. Иногда на неё лили кипяток из бойниц, но вода всегда была её другом. Она стекала по ней, восхитительно мокрая, пар шипел на коже, а потом лужицами скапливался у ног, а Мастер Гурами говорил: «Ну-ну», — и его длинные усы дёргались от удивления.

Здесь не было ни замков, ни кипятка. Жабка переступила порог часовни, где родители, не знавшие её, стояли над ребёнком, занявшим её место.

На следующее утро Халим, верный слову, достал свои инструменты для снятия проклятий.

— Скажите сразу, если будет больно, — беспокоился он.

Жабка покачала головой, развлечённая его рвением и собственной неспособностью сбежать.

— Хорошо, — сказала она. — Если это сделает вас счастливым.

Нельзя сказать, что всё прошло хорошо, но и плохо — тоже. Она терпеливо сидела, пока он кропил её святой водой, зажигал свечи по кругу и читал суры из Корана — безрезультатно.

— Ох, — сказал Халим. — Думаю, для полноты стоит попробовать христианскую молитву, но боюсь, моя мать не оценит. Да и не знаю, кощунство ли это, а кощунствовать при снятии проклятия — дурной тон.

— Я сделаю это, — сказала Жабка и начала «Отче наш».

Слова путались у неё в горле, поскольку её фейский дар пытался перевести их на современный язык. Она выучила молитву двести лет назад, чтобы угодить священнику, и слова в её сердце отличались от тех, что были на языке.

Халим вежливо ждал, но ничего не произошло.

— Дальше? — сказала Жабка.

— Я должен швырнуть эту смесь моли и соли вам в лицо, — сомневаясь, сказал он. — Но это кажется очень враждебным.

— Сделайте это. — Она закрыла глаза. На её лице была нелепая улыбка, которую она не могла сдержать.

Он всё же не смог швырнуть смесь. Она почувствовала, как соль и травы мягко сыплются на щёку. Безрезультатно.

— Последнее, — сказал Халим. — Эм. Я должен сделать вам лёгкий порез освящённым ножом.

Она протянула руку.

Он посмотрел с ножа на неё и обратно. К её удивлению, он слегка позеленел.

— Разве вы не рыцарь? — спросила она. — Разве вы не ранили людей прежде?

— Очень немногих, — сказал он. — И все они сначала пытались ранить меня.

Она рассмеялась и взяла у него нож.

Это было несложно. Заклинания Мастера Гурами часто требовали капли крови. Она ткнула кончиком ножа в подушечку большого пальца и почувствовала, как кожа расходится.

Холодная сталь никогда не была добра к феям, но рождённые людьми были в безопасности. Её кровь была темнее и жиже, чем у Халима, и она подозревала, что порез будет чесаться несколько дней, но не более.

Она перевернула нож и протянула ему рукоять.

— Проклятие снято? — спросил он.

— Его действительно не было, — сказала она. — Не на мне.

Он вздохнул.

— Значит, придётся лезть на башню.

Она поморщилась, и улыбка сошла с её лица.

Как человек, не способный даже порезать меня, сможет противостоять ей? Он проберётся внутрь, увидит её, решит, что я лгала, разбудит её, и тогда…

— Я бы не хотела, чтобы вы это делали, — сказала она.

— Кажется, это единственный способ освободить вас.

Жабка покачала головой.

— Я не понимаю, зачем вы это делаете!

— Ну, — Халим занялся упаковкой соли и трав. — Во-первых, загадка. Но также…

— Также?

— Я хотел бы вас спасти. — Он слегка смутился от этого признания. — Видите ли, я никогда никому не был по-настоящему полезен.

— Я не совсем та прекрасная дева, которую должен спасти странствующий рыцарь, — сказала она. — Я некрасива.

— Нет, — согласился Халим. — Знаю, что должен сказать, что вы прекрасны — это было бы по-рыцарски. Но и я не красавец, и не богат, и мужчины не рвутся идти за мной в бой, а про турниры я уже рассказал, так что как рыцарь я провалился по всем пунктам. Было бы приятно сделать что-то и не облажаться. А вы… эм… — Он пожал плечами. — Интересная. И грустная.

Жабка была грустна долгое время, но не привыкла быть интересной. Она была почти невидима в доме отца так долго, что это удивило её.

— Интересная, — повторила она. — Хм.

— И вы похожи на моего друга Фаизана, когда он натворил что-то и ждал, когда мать узнает, — сказал Халим. — Его мать была куда строже моей. Но он всегда говорил, что ожидание — самое худшее.

Слова проникли под её рёбра глубже, чем нож. Жабка резко выдохнула.

Он не ошибался. Она жила в ожидании двести лет.

Он собирался лезть на башню, и она не знала, как его остановить.

А внутри крошечный безумный голосок шептал: Может, всё будет хорошо.

— Завтра, — коротко сказала она. — Принесите нож.

— Пройдите через дверь часовни, — говорил Мастер Гурами, — и найдите колыбель. Вы должны возложить на неё этот дар, чтобы она не причиняла вреда. — Он откинулся в кресле, огонь освещал его лицо, отбрасывая фиолетовые и золотые тени.

Жабка сидела как можно дальше от огня, поставив ноги в таз с водой. Это помогало ей думать, а когда думать становилось невмоготу — успокаивало.

— Они попытаются остановить меня?

— Дар крёстной нельзя отменить. И мы будем тренироваться, — твёрдо сказал Гурами. — Я не отправлю вас неподготовленной.

И он не отправил. Жабка не могла винить его.

Вина была в основном её.

Когда она переступила порог часовни, там стоял мужчина, и она подумала: Это мой отец?

На нём были плащаница и крест на шее. Он стоял за корзиной — не колыбелью, просто плетёной корзинкой с младенцем внутри — и его рот открылся от удивления при виде её.

Жабка знала, что, возможно, придётся сражаться с отцом, хотя ей и запретили его убивать — это было важно, что-то, чего хотели феи, — и потому Мастер Гурами дал ей дюжину заклятий, чтобы остановить человека, и одно мощное исцеляющее, на случай если схватка пойдёт плохо.

Этот человек не выглядел так, будто станет драться. Он выглядел старым, а кожа на его шее была дряблой