«Там, на площади… Белый единорог тоже выбрал всадника. Но при этом он не только не стал ему другом, но, по-моему, даже убил его. — сказал Артур. — Почему так произошло?»

Баклажанчик нахмурился.

«Я не знаю. Не все нам подвластно. Я присоединился к стае белых единорогов незадолго до того, как мы подлетели к твоему городу. Они не прогнали меня, мы ведь дальние родственники. Я решил опуститься на площадь; что-то внутри меня будто подсказало мне это сделать. Я последовал за белым единорогом, чтобы тоже выбрать себе всадника. Не могу понять, почему потом он напал на меня».

Артур усмехнулся:

— Да уж. В школе мне все твердят о том, как это странно. Мол, единороги не дерутся между собой, и прочее, и прочее.

«Но это действительно так. Мы — одно племя. Мы не воюем друг против друга. Тем более, что на земле действительно есть с кем воевать. Я счел этот поступок белого единорога сумасшествием, необъяснимой болезнью. Он будто хотел убить меня, но не смог и убрался восвояси. Исчез. Больше я его не видел, но предупредил своих сородичей об опасности».

— Он мог напасть из-за меня? — прямо спросил Артур своего друга, но Баклажанчик задумчиво покачал головой.

«Я не думаю. Это противоречило бы всей нашей природе. Думаю, он был серьезно болен».

— Но… Просто пока я здесь, в школе… Со мной уже происходили какие-то странные события. Возможно, случайности… — Артур мысленно передал Баклажанчику все, что с ним случилось в Троссард-Холле. Единорог внимательно слушал его, нахмурив свои прекрасные кустистые брови. Он винил себя в том, что не был все это время со своим всадником.

— Просто если меня действительно по какой-то причине хотели убить… С какой целью? Я же простой оборванец, а не сын вельможи из Беру. — Артур усмехнулся, и усмешка его вышла какой-то грустной.

«Зря ты так думаешь, — серьезно возразил ему Баклажанчик. — Ты действительно можешь быть никем для людей. Только лишь для них, поскольку они вообще редко умеют ценить. Для меня дороже тебя нет на свете. Я не могу уже полноценно существовать без тебя — там, где ты, там и я. А что до твоих подозрений… Я постараюсь проверить их обоснованность. Только единственное ты должен знать. Я не смогу помочь тебе в борьбе против других людей… Я не смогу уберечь тебя от людских козней. Но я помогу тебе в борьбе с самим собой, в этом я вижу свою цель и предназначение».

Они медленно брели к замку, где вопреки законам природы росла зеленая трава, и было так тепло, словно в самых далеких южных странах, которые непременно существовали в фантазиях Артура. Заснеженный лес оставался за их спиной.

С этого дня на территории Троссард-Холла среди молочно-белых единорогов появился еще один. Никто не возражал и не противился — здесь все понимали, что значит обрести своего единорога. Даг де Вайт, как ни странно, допустил Артура до игры. Сначала он презрительно нахмурился, видимо вспомнив позор команды Львов на пробном турнире, однако потом хорошенько подумал и рассудил, что такой игрок как Артур — настоящий самородок. Единственное, чего боялся блистательный профессор — так это того, что мальчишка в конце концов зазнается и впустит в свое сердце порок под названием тщеславие.

Преподаватель уже один раз обжегся, понадеявшись на Чака Милого — талантливого мальчика с обаятельной, по-детски невинной улыбкой и волнистыми белокурыми волосами. Даг де Вайт вложил в него всю свою душу и не мог не нарадоваться на своего любимца. Он гордился им и рассказывал всем вокруг, какой у него способный ученик. Дагу де Вайту хотелось воспитать поистине талантливого всадника, каким он сам, увы, никогда не стал бы.

Дело в том, что у профессора по единологии имелся один мрачный секрет, о котором не знал решительно никто, даже его близкие друзья. Он отлично знал технику, и единороги слушались его прекрасно. Однако проблема крылась в непреодолимой боязни высоты. Армут бледнел и покрывался по́том каждый раз, когда думал о том, как уменьшается мир, если обозревать его сверху — сначала крошечными становятся деревья и люди, потом целые моря и реки. Мысль о полетах приводила его в необычайное возбуждение и восхищение, и, по иронии судьбы, именно она стала его ночным кошмаром. Он злился на свое малодушие, но не мог переступить через себя и залезть на спину единорога.

В этом был секрет красивого статного преподавателя с армутскими немного грустными глазами. Между тем, Чак Милый оказался действительно очень способным. Вскоре он вырос в симпатичного юношу, подающего большие надежды. Но все они оказались напрасными, когда тот неожиданно объявил:

— Я, конечно, ценю все ваши усилия, профессор. Но теперь я справлюсь без вас. Вы мне не нужны. Я достиг того, чего вы не достигли бы никогда. И вы это знаете. — Эти слова навсегда врезались в сердце профессора. Он полюбил Чака как родного сына, а тот предал его, но самое главное — он предал его мечту о полетах. Чак Милый стал тренером и перестал совершенствовать свое мастерство. А мысль справиться о здравии своего бывшего наставника никогда больше не приходила в его прекрасную белокурую голову.

Итак, Артур стал заниматься вместе со всеми и справедливости ради надо отметить, что эти занятия были сплошной бутафорией, так как они с Баклажанчиком идеально выполняли все упражнения. Их мысли и движения были отточены и согласованны, они лишь все больше познавали друг друга. Теперь практически каждый игрок завидовал Артуру — ведь ни у кого не было такого прекрасного сильного единорога. Юноша первым делом познакомил его со своими друзьями — Диана и Тин были в восторге. Триумфию правда так и не удалось вытащить на улицу — последнее время она была столь увлечена учебой, что, казалось, ничто больше ее не интересовало.

— Я очень рада за тебя, Артур, — говорила она в ответ на его желание познакомить ее с единорогом. — Но я сейчас правда очень занята… Три доклада и реферат… Боюсь, это надо сделать к следующему занятию… В ее голосе звучало явное сожаление, когда она, как упрямый молодой бычок, цеплялась за свои драгоценные книги.

Артуру не терпелось вернуться обратно в Клипс, однако первое время Баклажанчика очень хорошо охраняли, словно боялись, что диковинный фиолетовый единорог улетит восвояси. Поэтому полет к Левруде все откладывался. Баклажанчик жил в единорожне; конечно, он был свободолюбив, и такое заточение не вызывало