То, как она произнесла это, он запомнил на все последующие жизни. Так говорят раненому зверю, что не обидят и хотят помочь. Она будто клялась ему и хотела, чтобы он поклялся в ответ. Ему ничего не оставалось, кроме как сказать:

– Когда-нибудь.

Даже если не собирался эту клятву сдерживать. Какие-либо узы, кроме тех цепей, что уже есть, – не то, что он может себе сейчас позволить, даже если хочет.

Вскоре Кёко и впрямь уснула, но не то чтобы по своей воле. Ложиться на циновку она отказывалась долго, даже когда стемнело, а ворочалась с боку на бок и того дольше. Но вот голова Кёко всё же упала на скомканное одеяло, взбитое вместо подушки, и она провалилась в крепкий сон, обняв обеими руками Кусанаги-но цуруги.

Видимо, молоко всё же подействовало. Несколько капель макового сока, разбавленные в нём, не вязали язык и совсем не чувствовались.

Страннику было стыдно, но только так он мог для них обоих, взвинченных друг другом, спокойствие хотя бы до утра найти… А заодно переговорить с внезапно нагрянувшей гостьей, которой предстояло стать их спутницей и которая, с тех пор как свечерело, сидела в кустах, пряталась там и ворчала об этом. Лишь чудом Кёко её не услышала.

«Вот же обрадуется, когда проснётся», – подумал Странник с усмешкой, подоткнув ей под бок одеяло. Гостья же их села на одном из поваленных брёвен, сверкнула разноцветными глазами, что в ночи тоже напоминали костёр, и принялась вылизывать передние лапы, будто пыталась отмыть их от той черноты, в которую её сами боги макнули и ими, и мордой.

– Разве у тебя есть хвосты? – хмыкнула Мио вместо приветствия, причмокивая. – Я думала, ты теперь такой же, как я. Бесхвостый.

– Поэтому ты такая смелая?

Мио перестала вылизываться, сглотнула прилипшую ко рту шерсть нервно. Желание Странника отправить её назад во дворец с помощью офуда, а то и пинком ноги, очевидно, было написано у него на лице.

Глупые кошки.

– Таково решение Джун-сама, – выдавила она, хотя Странник имел в виду совсем не это. – Её воля непоколебима, её желание – моё желание. Если у тебя есть какие-либо возражения…

– Никаких. – Странник упал на свою циновку и вытянулся с уже подожжённой кисэру в руке, ноги развернув к огню, а спиной откинувшись на то же древо, на котором сидела Мио. Он хотел смотреть на неё краем глаза, видеть, как непроизвольно распушаются её бока, когда он произносит вслух: – Я не против компании, если императрица хочет использовать свою драгоценную хранительницу в качестве летописца и узнать о приключениях двух оммёдзи из первых уст… Именно так ты скажешь Кёко утром, да?

Это «да» прозвучало так, что даже ками устрашились бы ответить по-другому. Мио судорожно вздохнула. Несколько минут после этого они сидели в тишине: лис, курящий трубку под звёздным небом, и кайбё, которая всё ещё не хотела здесь находиться и украдкой поглядывала на лес, в ту сторону, откуда пришла и где находился её дом, который она не увидит теперь ещё очень долго.

– Как давно ты понял? – спросила Мио, кажется, только ради приличия, чтобы не ложиться спать вот так сразу после своего прибытия. От ужина – любезно предложенного Странником ломтя копчёной свинины – она отказалась, только пересела подальше от тянущегося из кисэру дыма, пока Странник наполнял им лёгкие до отказа. Так он чувствовал хоть какой-то вкус, если не на языке, то в горле. Жжение и горечь.

– Не то чтобы давно, – ответил он. – Но уж точно раньше вас.

– За меня не говори. – Мио снова прошлась шершавым языком по чёрным подушечкам правой лапки. – Я поняла не всё, но половину, ещё когда из окна её нечаянно вытолкнула. Она, когда мы играли на крышах в салки, околдовать меня талисманами пыталась, но ничего не вышло – кошка кошке вреда ведь причинить не может, хе-хе.

– Как же ты тогда пыталась её убить во время бунраку?

– А кто сказал, что я пыталась убить именно её? – Сверкнули хитрые разноцветные глаза. – Ты стоял сзади, совсем близко. Табу – так мы это называем – работает, когда кошка в кошку целится намеренно. О том, что кошка под раздачу может попасть случайно, там нет ни слова.

«И вправду глупая, – подумал Странник. – Или очень смелая, мне в лицо такое говорить».

– Её ритуал с гашадакуро я тоже через окошко видела, – продолжала Мио бесстыдно, покусывая коготки. – Сразу подумала, что эта Кёко-Нана колдует совсем как ты, подозрительно… И ки её тоже фонтаном хлещет. Захлестало, если быть точнее, после того скелета. Люди столько ки иметь не могут, как и в принципе проводить упокоение, верно? Слышала про тех экзорцистов, что уже пытались следовать твоему примеру, то, как они в бесполезные маринованные редиски по итогу превратились…

Странник поморщился, но ничего не сказал. Вина за это точила его долгие годы, и когда стало казаться, что она отступила, он пришёл в Камиуру и увидел Ёримасу Хакуро. На маринованный редис он не очень-то походил, но зато был похож на осушенный до дна сосуд. Странник не был уверен, что в том виновата ошибка молодости – в конце концов, он отговорил Ёримасу использовать упокоение достаточно быстро, – но всё равно чувствовал себя прескверно, особенно когда сухие пергаментные руки коснулись его, вечно молодых и гладких. Точно так же он смотрел на их руки с Кёко, когда она в беспамятстве стонала на футоне в замке даймё, хотя знал, что судьбу Ёримасы она не повторит, даже если будет очень стараться. Но всё равно каждый день проверял, не потрескалась ли, не высохла её кожа… Он никогда не думал, что ки может из-под контроля выходить, только в обратную сторону; полниться так, чтобы перелиться через край. Впервые Странник боялся, что сосуд не высохнет, а лопнет. Благо, не лопнул. Благо, Кёко осталась жива. Он её распечатал и теперь не знал, что с этим делать.

Виновата ли в том смерть, которую она пережила в младенчестве, сам Ёримаса с его отварами или же внушённая Кёко неуверенность в себе, сказать было невозможно, как и предсказать, что произойдёт в следующий раз. Поэтому… пускай боится, что с ней случится то же самое, что с Ёримасой. Пускай считает, что ки у неё кошки наплакали, нет, даже мыши. Пускай соберёт свой меч воедино и машет им напропалую…

– Но практиковать упокоение она не будет, – прошептал Странник вслух.

Мио даже вылизываться перестала, вздёрнула вверх глаза и уши.

– А? Почему? Ей