– Нет, Голова.

Но Голова быстро улыбнулся, и, прежде чем снова посмотреть на обшарпанные носы своих ботинок, Риан улыбнулась в ответ. А затем Голова засунул руку в карман и протянул Риан сжатый кулак.

Но на подставленные ладони Риан лег не подарок, а смятая полоса черного крепа.

– Пока ты была в подземелье, Командор ударил леди Ариан из-за пленницы, – сказал Голова, – и принцесса приказала принести точильный камень. Тебе стоит приготовиться.

* * *

Услышав звуки шагов, Риан отступила в тень галереи, крутя тряпку в руках. Тряпка была слегка засаленная, и от нее пахло лимонным маслом.

Если бы она закрыла глаза и прижалась к стене, то могла бы убедить себя, что чувствует этот аромат, а не едкий, похожий на запах машинного масла, аромат благородной крови. Она могла бы убедить себя, что золотисто-черная рама из железного дерева, в которую вставлен портрет Командора – старого Командора, – достаточно глубока, чтобы не только закрыть тенью изображение Аласдера I, но и спрятать ее, Риан.

Картину еще не украсили черной лентой, хотя противостояние назревало уже давно. Свежевыглаженную полосу крепа Риан засунула за пояс за спиной, а в кармане ее фартука уже лежал молоток и шестнадцать длинных гвоздей.

Восемь из двадцати портретов в галерее – принцев Тристена, Сета, Финна, Ниалла, Гюнтера и Барнарда, а также принцесс Эфре и Авии – уже пересекали символы смерти. Тристен и Эфре были старшими, и Эфре погибла на войне с Домом Двигателя еще до рождения Бенедика и Ариан. О них сложили песни, и часть из них Риан знала. Они были не только братом и сестрой, но и любовниками, и Тристен умер совсем недавно, хотя и ушел еще до того, как Риан появилась на свет. Значит, без своей возлюбленной он прожил несколько веков. Плебейка Риан, которая могла рассчитывать в лучшем случае на сто лет жизни, подумала о том, каково ему было. Можно ли найти другую любовь? Или ты просто страдаешь в одиночестве, как поется в песнях?

Ей показалось, что это слишком пафосно.

На девяти из остальных двенадцати портретов, еще не снабженных черными метками, улыбались или хмурились Бенедик, Ариан, Ардат, Дилан, Эдмунд, Джефри, Аллан, Челси, Оливер. Риан больше всех нравился Оливер, и его раму она полировала с особым тщанием. Последние три портрета были приколочены лицевой стороной к стене. Риан не знала, кто на них изображен, но, по слухам, их зарубили за попытку мятежа.

Какие бы лживые слова она ни повторяла, запах крови не ослабевал. И звуки шагов приближались.

Четкие звуки шагов; жесткие женские сапожки и поблескивающие серебряные шпоры. Риан заставила себя открыть глаза, развернула тряпку, которую держала в руках, и начала тереть украшенный завитками край рамы; пока она работала, ее пальцы меньше дрожали.

Тут не было никакой позолоты, от которой одни проблемы, одна лишь масляная полировка, которая за много веков шлифовки приобрела мощный глянец. Словно паук на окне (когда Риан пришла его проведать, то оказалось, что его паутину уже смахнули), она не поднимала голову, не останавливалась и старалась не привлекать к себе внимания.

До тех пор, пока позвякивающие шпоры не подошли ближе. Тогда она повернулась спиной к картине, опустила глаза – закрыла глаза, если уж начистоту, – снова скрутила в руках жалкую тряпку и поклонилась так низко, что у нее заныли колени.

Шаги остановились.

Риан задержала дыхание, чтобы не чихнуть от зловонного запаха гардений и смерти.

– Девочка.

– Леди?

– Твою тряпку, – сказала принцесса Ариан, и ее шпоры зазвенели, словно кристалл, который уронили на пол, – она слегка перенесла вес тела с одной ноги на другую. Риан знала, что Ариан протянула руку. Набравшись храбрости, Риан приоткрыла глаза, нашла руку и положила засаленный кусок желтой замши на мозолистую ладонь принцессы.

Леди Ариан Конн из Дома Власти никогда бы не приняли за плебейку. Ее волосы были черно-каштановыми, глаза – желто-зелеными. Ее ключица начертила прекрасную линию над изгибом обтянутых бархатом керамических сегментов силовой брони. Ее щека была бы гладкой, словно пахта, если бы не темно-сливовые, с зеленой каймой, очертания пальцев перчатки; на фоне синяка виднелись крошечные корочки цвета ночи в тех местах, где кожу зацепили острые края.

Корки извивались: леди Ариан лечила себя.

Леди Ариан положила клинок своего антимеча на замшу Риан и вытерла клинок сначала с одной стороны, затем с другой. Она поскребла немного в том месте, где лезвие соединялось с рукоятью, наклонила меч, поднесла его к свету, потыкала в него ногтем, опасаясь прикасаться к острой кромке, – и снова заскребла. Кровь на клинке была алой, не синей – антимеч уже поглотил всю благородную сущность, которая в ней была.

Когда результат наконец удовлетворил Ариан, она вернула «Невинность» в ножны, почти не придерживая их.

– Вам угодно еще что-нибудь, леди?

Ариан выпятила губы, а затем улыбнулась. При этом ее более распухший глаз закрылся, но она не поморщилась.

– Командор мертв, – ответила она. – Прекрати полировать портрет старого ублюдка и повесь на него креп.

Риан пыталась смотреть только на руки принцессы, на бледную кожу цвета морской волны. Выпила ли она уже кровь старого Командора? Покалывают ли ее его воспоминания, влияя на все, что она видит своими модифицированными глазами? Риан знала, что члены Дома Власти смотрят на мир и думают совсем не так, как плебеи. Их глаза, их мозг, их слух изменились – как и их кровь.

Ариан собиралась отвернуться, но остановилась, услышав, как откашлялась Риан.

– Да? – спросила принцесса.

– Я… Леди, я забочусь о пленнице.

Молчание. Риан украдкой бросила взгляд на леди Ариан, но та никак ей не помогала, только нетерпеливо ждала, положив руку на рукоять антимеча.

Вздохнув, Риан сделала еще одну попытку:

– Леди, она знала мое имя.

– А как тебя зовут, девочка?

– Риан.

Риан показалось, что принцесса наклонила голову, словно от удивления. А затем ее улыбка стала шире; припухлость вокруг глаза уже уменьшалась, а синяк на щеке начал выцветать.

– Не бойся, Риан. Утром я ее съем. И после этого она тебя уже не потревожит.

3

Воскрешенная немая

Лир.

Ничто родит ничто. Скажи еще раз.

Корделия.

Я так несчастна. То, что в сердце есть,

До губ нейдет. Люблю я вашу милость,

Как долг велит: не больше и не меньше.

У. Шекспир. Король Лир[1]

Прежде чем кто-то снова пришел в подземелье, между миром и солнцами прошел щит-затенитель, и дом власти остыл в сумерках между днями. Для Персеваль, раздетой, раненой и – как