Она захлопотала, фокусируя внимание на работе, а когда вся посуда была поставлена на поднос, а все полотенца – сложены, Риан дважды сглотнула и заставила себя посмотреть в глаза Персеваль.

– Ты лжешь.

– Нет, не лгу! – с жаром ответила Персеваль, словно она не стояла в подземелье, обнаженная, закованная в цепи, с пустым от боли взглядом. Ее реакция убедила Риан. – Ты – дочь моего отца. Как ты вообще могла об этом не знать?

Риан бежала – позорно, забыв о чувстве собственного достоинства. Оставив поднос на стойке рядом с дверью, она нашла дорогу вверх по лестнице, ориентируясь только по люминесцентным полоскам на стенах.

К счастью, ужин уже прошел. Дом Власти затих в вечерней тени, и на эти восемь часов дел у плебеев не было – они должны были просто спать.

Риан не думала, что сможет заснуть.

Но она могла вернуться в камеру, которую делила с Джодин, Шарой и лохматой девушкой-посудомойкой, которая почти всегда молчала. Она могла залезть в свою незапертую «гроб»-койку – в других, крепко запертых, женщины спали или стремились обеспечить себе немного личной жизни – и закрыть крышку. Освещение в «гробу» было связано с таймером – на тот случай, если его обитатель задремлет во время чтения или игры, но Риан выставила самый большой интервал и, подложив руки под голову, уставилась на покрытую завитками зеленовато-синюю полупрозрачную крышку.

Конечно, у Персеваль были причины, чтобы солгать: Риан ухаживала за ней. Другое дело, что Риан никак не могла – да и не захотела бы – ее спасти.

Кто ей Персеваль?

Но она вспомнила спину, покрытую веснушками, и окровавленные раны, и темные круги под карими прозрачными глазами Персеваль и подумала: «Кто, в самом деле, ей Персеваль?»

Не друг. И не сестра, что бы ни говорила Персеваль.

Да, все так, но…

…но что еще у нее есть? Она словно нашла раненую птицу. Такое в жизни Риан уже было. Она перевязала ей крылья ниткой, чтобы птица не била ими и не травмировала себя, и устроила ей гнездо в комке шерсти рядом с очагом – чтобы она жила там до тех пор, пока она не умрет либо снова не сможет летать.

Только вот шансы взъерошенных вьюрков попасть в общий котел были невелики.

Задумываться об этом бесполезно. Персеваль обречена. Утром она умрет, а с ней умрет и вся ее ложь. А с ними исчезнут фантазии Риан о том, что она чем-то обладает и что-то защищает.

Так уж устроен мир.

Но Риан все равно смотрела на крышку своего «гроба», а когда свет погас, она уставилась в темноту.

* * *

Ночь в Доме Власти была не очень темной. Даже в своем подземелье, в камере с одним-единственным, высоко расположенным окном, из-за панелей-затенителей проникало достаточно света, чтобы Персеваль могла различать очертания предметов. После того как Риан ушла, включенный ею свет, связанный с таймером, погас. Как бы она ни похвалялась расходом воздуха, ресурсы здесь все-таки экономили.

Персеваль подозревала, что Риан вернется, она на это рассчитывала. Так и случилось. В самый холодный час, когда даже наброшенное на плечи белое одеяло уже не могло победить дрожь и когда медленно текущая кровь свернулась и потрескалась на грудной клетке и бедрах Персеваль, она услышала на лестнице несмелые шаги.

Это был уже не уверенный цокот каблуков, как днем, а поспешное движение, даже бегство. Звуки прикосновения мягких голых подошв к поверхности. Но Персеваль все равно знала, что это Риан. Она уже дважды слышала, как та спускается, и ей этого было достаточно.

– Привет, Риан, – негромко сказала Персеваль еще до того, как служанка повернула за угол у подножия лестницы.

– Думаешь, они за тобой не наблюдают? – спросила Риан, не заходя в камеру. – Разве они не следят за всем, что ты делаешь и говоришь?

– Конечно, следят, – ответила Персеваль.

Ее цепи, как и раньше, были натянуты, и она уже не могла стоять. Она обмякла, согнув колени; весь ее небольшой вес давил на ее плечи и запястья. Голову она не поднимала.

Утром все закончится.

Возможно.

– Какая разница? Все, что я им скажу, они уже знают.

А когда Ариан ее съест, то узнает и все то, что Персеваль не смогла удалить из себя.

Риан – маленький неуклюжий силуэт – встала в дверях и одной рукой оперлась о косяк.

– Что ты хотела сказать, когда назвала меня сестрой?

– То, что мы сестры, – ответила Персеваль. – Я – дочь Бенедика Конна. И ты тоже.

Узкая тень прошла сквозь сумрак, и хотя Персеваль из-за боли не могла поднять голову, она вполне ясно увидела, как ее щеки коснулась ладонь Риан – серая на сером фоне. Прикосновение было человеческим, мягким, похожим на благословение.

– А как тогда я оказалась здесь?

– Как ты стала служанкой в великом доме? – Персеваль захрипела и закашлялась так, что боль в шее и в районе почек показалась ей невыносимой. Риан принесла воды и подержала голову Персеваль, чтобы та могла попить. – Тебя не обижают?

– Голова обращается со мной по справедливости и не скупится, – сказала Риан, и Персеваль решила, что это тоже своего рода ответ. – Скажи, почему я здесь?

– Ты – заложница, – ответила Персеваль. – Видишь ли, я тоже была заложницей, но в Двигателе. Твоя мать – женщина из Двигателя, и мы с тобой с рождения должны были стать комплектом – сочетающейся и сбалансированной парой.

Риан погладила Персеваль по волосам и убрала руки. Голова Персеваль снова повисла.

– А теперь?

В таком положении Персеваль не могла пожать плечами – даже мысль об этом заставила ее ахнуть от боли.

– Ариан все равно хочет начать войну, верно?

– И для этого нужна ты?

– О! – воскликнула Персеваль. – Когда моя мать узнает о том, как я умерла, этого будет достаточно. Риан, ты нашего отца видела?

– Нет, – ответила Риан. – Во Власть он не приходит.

Персеваль хмыкнула и даже не потрудилась добавить: «И я догадываюсь – почему».

4

Конечно, она упала

Нет мудрости, желанья благ:

Мы все по смерти – только прах!

Уильям Шекспир. Цимбелин[2]

Риан разбудила пульсация ее «гроба»; она с удивлением обнаружила, что вообще спала. Она открыла замок и неуклюже встала – все равно раньше, чем ее соседки, – одним неловким движением скинула с себя одежду, помогая себе локтями, и первой добралась до очистителя. Он снял с нее слой грязи и отмершей кожи; звуковые волны заставили ее зубы