Казаков тоже не стоило сбрасывать со счетов. Они сейчас устраивают в тех землях, что через много лет назовут Украиной, такое, что и подумать страшно. Там война идёт настолько жестокая, что даже бывалые солдаты изумленным шепотом рассказывают о ней друг другу и находятся под впечатлением от этих событий. А уж удивить или ошеломить их очень непросто: они-то привыкли к войне семнадцатого столетия, и души их давно зачерствели. Но, при этом, рассказы о зверствах обеих сторон в войне на землях Вишневецких пронимают даже их.

— Желаете разорить тот край руками казаков и черни, — понимающе кивнул курфюрст, — а после придёте на дымящиеся развалины, как освободитель и добрый повелитель. Весьма умный план, вот только исполнители могут слишком легко выйти из-под контроля, и удержать их будет не в ваших силах.

— Эти земли ближе к коронным, — философски пожал плечами я, — дальше на их пути будут Замостье, Белз, Санок, Краков, наконец. Казаки пойдут в тот тучный край, а не в Литву, где им до самого Слуцка взять будет толком нечего.

— Разумно, — признал курфюрст. — Вы вообще весьма разумный человек, дорогой брат мой. И где же вы намерены встретить коронное войско?

— Теперь под Белостоком, — честно ответил я.

Из этого мы не делали секрета. Инженеры, нанятые Петром Веселовским, уже вовсю готовили город к осаде, превращая будущее поле боя в неприступную крепость. В первую очередь, они всю округу перерыли, выкопав как можно больше шанцев, чтобы поставить там пушки и затинщиков. Кавалерии, которой так славна была коронная армия, оставили очень мало места. Так, чтобы не было возможности нормально развернуться. Заставить врага воевать по своим правилам, и там, где ты выбрал — это едва ли не половина победы. И всё же загадывать не стоило. Коронное войско ещё способно преподнести не один крайне неприятный сюрприз. Я позабыл об этом в битве под Москвой и едва не лишился не только войска, но и головы, вырвавшись из боя с большим трудом.

— Мы не отдадим полякам больше ни пяди литовской земли, — продолжил я. — Дальше Белостока мы их не пустим.

— А после? — поинтересовался курфюрст. — Если вам удастся победить Сигизмунда, каковы ваши дальнейшие планы?

— Принуждение к миру, — повторил я. — Мы заставим его отказаться от решений Люблинского сейма и положим конец Речи Посполитой.

— Для этого, возможно, придётся Варшаву брать, — не без иронии заметил Иоганн Сигизмунд.

— Для этого у нас мало тяжёлых пушек, — признал я. — Однако если вы, дорогой брат, поделитесь ими, шансы взять её у нас появится. Конечно, если до этого дойдёт дело.

— Если дойдёт, — уклончиво ответил тот, — тогда и обсудим. Пока об этом говорить рано, как мне кажется, дорогой брат. Тем более, что мне и самому, быть может, придётся раскалывать такие орешки, как Данциг или Мальборк, а без тяжёлых пушек сделать это будет просто невозможно.

Я согласился с ним, однако про себя отметил, что просить пушки у курфюрста бесполезно. Дальше поставок мушкетов и замков к ним его союзнический долг вряд ли распространится. Но и это немало для литовской армии. И всё же, кроме оружия нам нужны люди, и я напомнил об этом курфюрсту.

— Нам не хватает толковой пехоты, брат мой, — сказал я. — Та, что есть, по большей части выбранцы, — я назвал их по-немецки Milizen — ополченцы, хотя с языка едва не сорвалось Volkssturm, вряд ли уместное в семнадцатом столетии, — их обучили приёмам работы с пикой, однако они вряд ли выстоят даже против лёгкой польской конницы, не говоря уж о панцирных казаках или гусарах.

— Гусары сомнут их в одну минуту, — согласился курфюрст, — если ваши ополченцы не разбегутся раньше.

— Верно, — признал горькую правду я. Самообман последнее, что может позволить себе правитель, даже rex minoris. — Поэтому мне и нужны несколько полков ландскнехтов, а к ним ещё бы сотню ветеранов-унтеров, которых я смог бы назначить в выбранецкие полки для укрепления дисциплины и боевого духа.

— У меня на счету каждый солдат, — завёл песню Иоганн Сигизмунд, — поэтому больше двух полков и двадцати унтеров выделить вам не смогу. Война в Королевской Пруссии для меня грозит обернуться цепью осад, а конница, как известно, на стены не лазит.

— Тогда, — ухватился я, — поделитесь ещё кирасирами или рейтарами, дорогой брат. Раз уж вам осаждать города, а мне биться с поляками в поле.

Тут курфюрст понял, что я поймал его за язык, и делать нечего: придётся делиться ещё и рейтарами, никуда не денешься. Кирасир, как лучшую ударную конницу, я от него не получу никогда. А вот рейтар он мне теперь практически вынужден будет выделить. Не меньше двух полков, иначе совсем не солидно будет.

— Три полка рейтар, — наконец, решился Иоганн Сигизмунд, — будут в вашем полном распоряжении завтра же. Вместе с двумя полками ландскнехтов.

— Благодарю вас, мой дорогой брат, — сердечно поблагодарил его я. — Вы вносите серьёзный вклад в наше общее дело, и я распоряжусь вашими людьми самым наилучшим образом.

— Постарайтесь вернуть мне их побольше, — вздохнул курфюрст, явно жалея о своей щедрости. Однако отказываться от собственных слов, значит совсем уронить себя, а этого он позволить себе не мог. Репутация для правителя — это всё.

— Могу заверить вас только в одном, — честно ответил я, — их погибнет не больше, чем литовцев.

Не думаю, что мои слова так уж утешили курфюрста, однако, видимо, подкупила военная честность. Он только кивнул в ответ, и к этому вопросу мы уже не возвращались.

Собственно, после этих слов, переговоры быстро завершились. Мы обсудили все действительно важные дела, и теперь дело за Сапегой, как великим канцлером литовским и его прусским коллегой.

— Мои посланники прибудут в Вильно как можно скорее, — заверил меня перед самым окончанием переговоров курфюрст. И тут мне было, что ему возразить.

— Брат мой, — высказался я, — лучше будет, чтобы литовские посланники прибыли в Кёнигсберг для закрепления наших договорённостей на бумаге.

Мне кажется, при этих слова курфюрст едва зубами не скрипнул, однако вынужден был согласиться. Тут ему провести меня не удалось. Мы обсуждали это условие в лагере перед тем, как отправиться на переговоры, и пришли к выводу, что держаться за него нужно двумя руками. Ведь отправка неких посланников в Вильно практически ничего не значит: их запросто можно объявить приватными личностями, которые никакого отношения к политике герцогства не имеют.