Когда я выходил с двора, меня никто не задержал и никто не провожал глазами до крыльца. Это был знак, лучший всякого рукопожатия: «видели, знаем, идёшь — иди». На тропе я оглянулся единственный раз — не на людей, на землю: у «моей» межи тёмнело свежевлажное пятно, на соседней — сухо. Я шёл и думал, что завтра, если позволят, можно показать ещё одну вещь — про корку после дождя и лёгкое рыхление. Это не требует доверия, только терпения.

Когда я выбрался за огороды, солнце уже клонилось. У ручья, на камнях, где я утром фильтровал воду, я ещё раз прошёлся взглядом по меткам, снял котелок и, не разводя огня, выпил пару глотков из фляжки — там была не вода, что-то вроде слабого отвара. В груди стало теплее. Я не делал никаких выводов. Просто шёл выше, к своим меткам, туда, где лес снова станет лесом, а ночлег — ночлегом.

Впереди ещё будет вечер и ещё один костёр. А завтра — межи, корка, вода и руки, которые уже не отдёрнутся от моего жеста. Язык — потом. Язык дела — уже начался.

Глава 3

Проснулся я раньше птиц — от холодка под щекой и едва уловимого духа вчерашнего дыма. Ночь прошла тихо, но не сказала, где я должен быть. В котелке на камнях остыл отвар из фляжки; я сделал два маленьких глотка — терпко, травяно — и поставил обратно, словно экономил не жидкость, а доверие. Запасы пересчитал в полголоса: корочка хлеба, горсть чая — хватит на слабую заварку один раз, если снова сушить листья; подарок — кусочек лепёшки, оставлю на потом. Семена — неприкосновенный запас. Планшет цел, панель ловит свет — не для связи, для памяти.

Камни у костра я разложил так, чтобы никто, даже случайный, не порезал ногами сырую золу. Место прикрыл дерном. «Сегодня — не прятаться и не навязываться», — сказал себе, и стало легче. Путь к воде помнил на ощупь, к межам — по запаху влажной земли. Там и начну.

Ручей встретил меня зеркальной гладью колена, где я вчера ставил фильтр. Я проверил песок — чистый, не сбился в ком, значит, фракция подходит. Вода после ночи чуть мутновата; прогнал литр через фильтр, опустил на камни котелок, не доводя до кипения — пусть просто станет своей. На берегу лежала короткая ветка, податливая, в ладонь. Я срезал из неё тонкую дощечку, вроде ступеньки. Вчера я советовал не топтать межи — сегодня покажу, как.

По межам уже кто-то ходил — след свежий, сухая кромка осыпалась ровно, без липкой корки. На «моей» межe тёмнело влажное пятно — отходила вода через узкое «ухо-сток», как я и делал. На соседней — мокро стояло глубже, тяжело. Я присел, вдохнул. Запах сырого — не болотный, а хлебный, как в подполе. «Ещё два таких уха — и хватит, остальное пусть сама земля решает», — подумал я вслух.

Первые люди появились без неожиданности. Сначала мальчишка — тот самый шустряк, что вчера летал впереди, — потом старший с посохом, и за ним женщина с густыми бровями. Они шли неторопливо, видимо, тоже решили «не навязываться». Мы кивнули друг другу: здесь и этого достаточно.

Я поставил на межу свою «ступеньку» — тонкую дощечку — и шагнул на неё, показав, как проходить, не вминая землю. Потоптался туда-сюда, затем сбоку ткнул палкой в верхний слой — корка тонкая, ломается, но не переворачивается пластом. Женщина прищурилась, следила за пальцами. Старший что-то коротко сказал, и в слове зацепился звук, похожий на рычок: «хр-ен…». Не «хрен» наш, а иначе, но смысл уловился — «работа», «дело». Я повторил — аккуратно, по слогам: «х… р… эн». Мальчишка прыснул, но не зло, а так, как смеются над тем, кто наступил в первый раз на грабли и не получил по лбу.

Старший наклонился, взял у меня палку, провёл по корке легонько — точно, понял. Потом показал на мою ступеньку, на свои ноги — «это — как?» Я жестом изобразил «доска-ход», сбросил с межи ещё одну сухую ветку, сплющил её ладонью — вышло криво, но принцип тот же. Женщина сказала тихое слово, будто прикрыла чем-то чугунок: «сар». Я показал на доску, повторил: «сар?» — Она кивнула. Пусть будет так: «сар» — шагать, настилом. Я достал блокнот и коротким штрихом записал: «сар = идти по доске (настил)».

Работа сама нашлась: грязная межа звала «ухом», а сухая — «не тронь лишнего». Я сделал ещё один узкий сток, подправил наклон, чтобы вода не рыла, а стекала. Старший следил, не вмешиваясь. Когда в узкий рез отполз первый чистый язычок, он коротко сказал другое слово — будто камень ударил по камню: «стор». Я показал на воду, на щель, на его глаза — «стор?» Он кивнул. Может, значит «ладно», «верно». Я отметил в тетради: «стор = правильно/хорошо».

Потом была первая несмешная вещь — хлеб. Женщина сняла с плеча полотняный мешочек, достала оттуда небольшую лепёшку и положила на край межи. Я не взял сразу. Показал на свою сумку, на остаток хлеба, развязал пакет, порезал ножом кусок и положил рядом с её — мол, меня кормить не надо, у меня есть. Она посмотрела внимательно, кивнула и кусочки поменяла местами — мой переместила к себе, свой придвинула ко мне. «Обмен — тоже слово», — подумал я и не стал спорить.