Крестьянский король
Глава 1
Утро пахло росой так густо, что хотелось умыться этим запахом, как водой. В нём было и ночное дыхание земли, и прохлада молодой травы, и спокойная уверенность дня, который только-только начинается. Я стоял на крыльце, придерживал ладонью лямку рюкзака и проверял себя, как перед длинной дорогой. Внутрь положил всё, что всегда беру, когда работа затягивается до темноты и нет смысла рассчитывать на магазин. Сначала — бутылку воды на полтора литра, холодную из холодильника; рядом — булку хлеба с загорелой коркой; завернул в бумагу кусок сала с прослойкой мяса; бросил две крепкие головки лука; сунул в боковой карман две пачки лапши быстрого приготовления — не за вкусы, а за надёжность: кипяток есть — обед есть; в маленький полотняный мешочек пересыпал россыпью чёрный чай — крепкий, чуть дымный; сверху положил котелок с крышкой и складной ручкой. На самое дно, плотнее к спине — планшет в резиновом чехле; рядом — мешочки с семенами для сегодняшних проб; к внешней стропе пристегнул сложенную гармошкой солнечную панель. Блокнот, карандаш, нож, спички в герметичной коробочке — всё по местам. Рюкзак на спину — и можно идти.
Дорога до участка была такой, какой я её люблю: пустая, с тонкой лентой тумана в низине и редкими вспышками света между стволами. Дышалось легко, как бывает только ранним утром, когда ещё не нагрелась пыль. Я ловил носом разные оттенки одного и того же запаха — влажной земли — и радовался, как ребёнок, который знает тайный пароль ко двору. На «Сосновке» в это время почти всегда тихо: птицы спорят над дорожкой, где-то далеко звенит металл — открывают ворота у соседей, — и всё это складывается в ровный фон, на котором лучше слышно главное.
В поле я двинулся вдоль первой борозды осторожной походкой — не по гребню, а рядом, чтобы не примять рыхлый верхний слой. Присел, набрал горсть земли, сжал. Почва рассыпалась мелкой крошкой, не липла к пальцам, пахла хлебно и чуть древесно. Хороший день. Я отметил взглядом, где листья у растений легли лодочкой — там влага уйдёт первой; где корка схватилась сильнее — вечером нужно пройтись инструментом, чтобы воздух снова заходил в верх; в низинке блеснуло — задержалась вода, придётся дать ей уход, чтобы корни не сварились. Я разговаривал с землёй вслух — тихо, как с живым существом, — и от этого внутри становилось ровно.
Планшет включил ненадолго — пара снимков проблемных мест, заметки. Солнце поднималось, тени коротели, как будто кто-то подрезал им бахрому. Всё шло своим чередом, и именно поэтому я первым заметил, что мир стал звучать иначе.
Сначала пропали далёкие голоса — гудок ранней электрички, лёгкие вспышки машин на трассе, чирканье дворового металла. Остался ветер, но и он сменил интонацию: дул ниже, мягче, как осенью, когда лист тяжелее. Свет стал жёстким, тени — слишком чёткими. Я прикрыл глаза ладонью, чтобы отсечь лишнее, и всмотрелся в кромку леса. Лес был будто тот же, но как будто писан тяжёлой кистью поверх старого рисунка: плотнее, темней, грубее по фактуре.
Сделал шаг — и почувствовал, как воздух стал весомым, как в теплице перед грозой. На миг пропал звук собственного шага, будто землю прикрыли войлоком. Сердце дёрнулось и пошло ровно; я перевёл дыхание на длинный выдох, как учили на сенокосе: «не торопись, земля любит неспешных». Трава у ног стала выше, жёстче; у листа — матовая кайма. Я обернулся — и не увидел тонкой серой полосы города, которая почти всегда висит над горизонтом. Ни мачт, ни нитей проводов, ни дорожной пыли. Только волны травы и чужой лес.
— Да ну нафиг… — сорвалось вслух. Я моргнул, сделал шаг назад, потом ещё. Пятка нашла траву, но не нашла той колеи, которой я шёл сюда минуту назад. В висках постукивало: «Мираж… перегрелся…» Я резко обернулся туда, где должны были быть наши сараи, и пошёл прямо, нарочно ломая шаг. Сотня шагов — всё та же зелёная волна. Я свернул вправо, оставил на коре крестообразную царапину ножом, чтобы не спорить с памятью, и вернулся — круг закрылся на том же дереве. Сердце колотилось, ладони вспотели. Достал планшет — серый прямоугольник карты и ноль связи. Перезагрузил, поднял над головой. Ничего.
— Неужели я и правда заблудился?.. — пробормотал я и сам себе же возразил: — Нет, это что-то другое. Спокойно.
Руки сами проверили рюкзак — застёжки, ремни, порядок. Я сделал два маленьких глотка воды — не от жажды, а чтобы вернуть себе привычный ритм. «Так, спокойно. Дыши. Проверяй по порядку. Не паниковать».
Я пошёл туда, где чувствовалась прохлада. Вода всегда помогает понять место. Через несколько минут услышал тонкое «ш-ш-ш», похожее на шелест стеклянных бус: ручей. Он был узкий, быстрый, прозрачный до самого дна; на отмели вода отливала коричневым — наверху торфяные линзы. Камни на дне лежали вытянутые, гладкие, как будто их катали не в этом ручье, а в большой реке. Я присел, опустил ладонь — стужа свела пальцы. Потянул носом — железо, трава, никакой тины. Пить из ладони не стал. Достал котелок, набрал воды — пригодится.
Не унимаясь, сделал ещё одну проверку. Вернулся на десяток шагов назад, поставил на траву тяжёлый камень — «якорь» — и пошёл лучом туда, где «по логике» должна была быть опушка, дорога, хоть что-то наше. Минут пять — те же стволы, тот же влажный воздух. Вернулся к камню — он на месте. Поднял лицо к небу: солнце светило, но ощущалось чуть иначе, чем дома; тени лежали резче, как в полдень в июне, хотя по часам ещё рано.
— Что за ерунда… — сказал уже без злости, с усталостью.
Вдоль глины на вымоине заметил следы. Не собака и не косуля. Плотная подушка, как у зверя, который любит мягкий ход, и будто два вытянутых когтя спереди. Свежо — край блестит. «Хорошо, — отозвался вслух, — у каждого здесь своя тропа. Будем вежливы».
Я поднялся выше по течению. Берега говорили на своём языке: где тень — пахнет терпко, почва держит влагу; где солнце — верх подсушен, крошка держится, нога пружинит. На тихой заводи плавали круглые листья незнакомого растения; солнечный блик скользил по ним, как по монетам. Я подцепил палочкой бурый ил у
