же запаха — густого, травяного, но в нём сегодня было больше тепла, чем вчера. Ночь не вымотала, как первая, и мысли складывались ровнее. Пока вода в котелке доходила до лёгкого «шевеления», я быстро пересчитал запасы: полбулки, один лук, тонкая полоска сала, одна пачка лапши, горсть чая — по-хорошему на три слабых заваривания, если сушить листья повторно; семена — неприкосновенный запас; спички — три коробка, но влажность тут такая, что грех швыряться. Планшет жив, панель ловит свет, но связи нет, и компас на карте как будто ленится решать, где север. Я записал всё это в блокнот короткими строками — так спокойнее.
Утро я начал с того, что снова поднялся к скале, где вчера заметил тонкую ниточку мерцания. Она была на месте, как будто ждала. Шла не столбом, не дымом — тихо дрожала в одном и том же месте над зелёной массой. «Ладно, — сказал я себе, — идём туда же, но не прямо. Дугой, по гребню». Ветер с утра был бодрый, и мне понравилось, как он выдувает запахи — и мои, и лесные. Когда идёшь гостем, лучше не тянуть за собой след, который кричит.
Шёл я не быстро: глаз должен успевать различать новое от уже замеченного. Дорогу я метил по-стариковски — не ножом по коре, а маленькими «курганчиками» из трёх камней, которые не бросаются в глаза, но ты всегда узнаешь их из десятка россыпей. Каждые сто-двести шагов — метка, развилка — две. В ложбинах прислушивался к шагам: на песчаном дне звук глуше, на глинистом — звонче. Почва здесь была разная на каждом пятаке — и это, признаться, радовало: рука сама тянулась разломить ком под пальцами, вдохнуть, понять.
После часа хода я вышел к ручью — не моему вчерашнему, другому, положе и шире. Вода шла ровно, но лодочки пузырьков показывали, где дно «запирает» струю, а где можно переходить, не утонув в иле. Я снял ботинки, засучил штанины и вошёл. Холодно, но терпимо. На середине — песок с мелкой слюдой; в ладонь лёгла горсть, я перетёр её пальцами и улыбнулся: хорошая фракция для фильтра, не забьётся сразу, если дать сверху травяную прокладку. Перешёл на другой берег и устроил короткий привал: хлеб, лук, вода из котелка — ещё с вечера доведённая до кипения. Чай решил не заваривать: запаса мало, а сегодня день длинный.
Лес звенел насекомыми иначе, чем дома, и птицы перекликались странными интервалами — будто музыка старалась стать привычной, да не получалось. На просвете между стволами я заметил то, что искал — не сам «дым», а след его присутствия: подлесок слегал в одну сторону, как вылизанный изнутри ветром, и на самой кромке торчал одинокий высокий сорняк с семенной метёлкой. Я подошёл ближе, щёлкнул стебель ногтем, понюхал сок — горчит, но пахнет знакомо — чем-то из рода щирицы. Если есть сорняк — значит, его не выдернули. Если не выдернули — значит, тут не каждую пядь земли выхаживают. Значит, рядом люди, но живут не «от забора до забора», а дышат вместе с землёй. Это хорошо.
Дальше пошли первые явные следы. Сначала — утрамбованный прогал между кустами, как от частой ходьбы. Потом — колея. Не глубокая, без «выплесков» по краям — не после ливня. Колесо шло по сухому. Я упал на колено, провёл пальцем по краю следа и поднёс к носу: пахло пылью, тёплой от солнца. Недавно. Я почему-то ощутил, как манжет рукава натягивается сильнее: мышцы плеча сами подались вперёд, как будто тело опередило мозг и решило: «Сюда».
Шёл я осторожно, не высовываясь на открытую полоску, а держась в полусотне шагов параллельно, в тени. Местами колея расходилась, и в одной из расплющенных кочек я увидел отпечаток подковы — не фабричной ровности, с разомкнутым «украшением» на пятке. Я обвёл его взглядом, запомнил, но ничего не тронул. На ветке выше висела чужая нитка — льняная, сероватая, явно зацепилась за сучок. Пальцами проверил скрутку: крутка плотная, волокно ровное. Важно было не то, что это «нитка», а то, как она скручена — руки тут знают ремесло.
К полудню жара вступила в свои права. Я нашёл лощину, где ветер гулял смелее, и устроил обед. В котелок пошла половина оставшейся лапши и тонкий срез сала — для вкуса. Пока вода доходила, я набросал на бумаге ещё одну схему: «калея — юг-север», «ручей — запад-восток», «мерцание — восток-юго-восток». Так картинка становилась плотнее — не география, а ощущение места. Я специально отмечал слова «сухо» и «сырo» — в таких переходах именно они решают, где ты останешься на ночь.
После обеда я снова вышел к колее, но решил не наступать в сам след: чужой след — чужая тропа. Через сотню шагов запах изменился — в воздухе повисла тонкая кислинка, как от прели травы. Я остановился, вдохнул глубже: это не болото, это свежескошенное сено, возможно, не вчерашнее, но и не прошлогоднее. Меня слегка повело — ноги сами припомнили сенокосы и мокрую шею от рубахи. Это чувство облегчения, если честно, было сильнее любого логического вывода: раз косят — значит, сушат, а если сушат — есть сарай, крыша, люди.
Ещё через минут пятнадцать я увидел то, что искал всё утро и весь вчерашний день — не людей, нет, — работу людей. Небольшую вырубку с ровным, но не до конца вычищенным краем; пяток пней, у двух на срезе виден косой «сруб», как от топора; рядом — на обочине, в тени, лежала палка с намотанной на конец связкой сухой травы. Простая метёлка. Рядом — палочное лезвие, заточенное под углом, — вроде мотыги, только самодельное, на деревянном черене, гладком от рук. Я не стал брать и вертеть, хотя руки чесались, — наклонился, внимательно рассмотрел, и этого было достаточно. Края лезвия были свежими — значит, инструмент в ходу.
С востока подтянулся ветер, и вместе с ним — запах дыма. В этот раз — настоящий дым, лёгкая вуаль, без смолы и без гарей — как от печи, в которой сушат, а не жгут. Я остановился. Всё внутри сказало «к людям», но профессиональная осторожность сказала «погоди». В незнакомом месте лучше сперва дать себе задание, которое точно получится, — мелкая победа собирает голову в узелок.
Задание было простым: найти удобное место на ночь и подготовить, будто мне снова предстоит ночевать одному. И даже если я сегодня разгляжу людей — не идти к ним на ночь
