Мы работали молча, по нескольку шагов, по нескольку жестов. Мальчишка, у которого язык явно был быстрее ног, подпрыгивал, комментируя всё подряд на своём, и я ловил отдельные якоря: «вад» — когда он показывал на воду; «сар» — когда шёл по моей дощечке; «стор» — когда удавалось с первого раза. По сути, он учил меня быстрее всех — как учит ребёнка дорога: многократно и без спешки.

К полудню старший махнул рукой — «довольно». Мы отошли к тени, где стояла бочка. Женщина достала из-за стены глиняный кувшин, налила в миску. Я сделал два глотка — сладковато, вроде разбавленного отвара, в жару именно то. Я поблагодарил по-своему — ладонью к груди, наклон головы. Ответом был короткий кивок.

Меня не звали в дом, но и не выталкивали за межу. Это было важнее любой речи. Старший провёл ладонью по подбородку, как будто пригладил невидимую бороду, и сказал коротко: «Раг» — и показал в сторону навеса. Я не понял. Он повторил — «раг», — сделал руками прямоугольник и хлопнул ладонями, будто сбивая пыль. «Работа под крышей? Сложить?» Я пожал плечами открыто. Он улыбнулся — первый раз — и повёл меня к навесу.

Там лежали связки трав и сушёные стебли — не сено, позже, грубее. Я взял одну связку, покрутил в руках: запах сухой, хорошая вентиляция. Полок был низкий; я, не спрашивая, почистил место от мусора, переложил связки крест-накрест, оставив зазор. Старший стоял, смотрел. «Раг», — повторил он и указал на другой ряд. Я делал, как делал бы у себя: не плотно, не суетясь, чтобы воздух ходил, а мышь не делала себе лёгкого входа. Женщина с густыми бровями заглянула, сказала два слова подряд — одно из них было «стор». Этого хватило, чтобы понять — ладно.

К вечеру я понял ещё пару их «детских» слов: «саг» — «жди/стой», «лед» — «иди/давай», «вад» — вода, «лем» — хлеб, «хрэн» — дело/работа, «стор» — хорошо. Этого было достаточно, чтобы жить один день. Больше и не нужно. Я записал их в блокнот, рядом пометил жестами — на тот случай, если завтра забуду звучание.

С ночлегом всё решилось без громких слов. Старший провёл меня к дальнему краю двора, к пристройке у сарая. Там был закуток под навесом, сухая земля, тюк соломы и старый войлок. Он показал на это, на небо, на меня и сказал мягко: «саг» — жди. Я кивнул. Потом он ушёл и через минуту вернулся с маленькой глиняной лампой и кусочком связанного шнурка — фитиля. Поставил на полку. Мальчишка стоял за его спиной, не смея зайти ближе, и шевелил пальцами, как будто складывал невидимые узелки. Женщина постояла в проходе, ничего не сказала, но, уходя, поставила у двери глиняную миску и прикрыла её чистой тряпицей.

Я остался один в новом углу мира. Развязал рюкзак, проверил всё по привычке, вытянул котелок, разжёг небольшой огонёк во дворе, не наглея — пламя чуть выше ладони. В миске оказалась похлёбка — жидкая, на травах, с крупинками чего-то вроде крупы. Я отломил от подаренной лепёшки, размочил в похлёбке, медленно поел. Чай заваривать не стал — экономия и тактика: лучше в этот вечер пахнуть их едой, а не своим дымным чаем. Листья, что были просушены со вчера, завернул в бумажку снова — пригодятся завтра.

Сидя у своей крошечной печки, я начал раскладывать в голове «завтрашний пакет». Никаких чудес. Только то, что можно сделать руками и глазами. Первое — показать, как рыхлить корку после дождя, не «вскапывая» землю; второе — положить пару широких веток на проходы, чтобы меньше мять межи; третье — попросить таз или бочонок, чтобы сделать отстойник перед поливом: вода пусть отстоится пять-десять минут, пусть опадёт песок — тогда верхний слой не размоет. Всё это укладывалось в простые жесты и два-три новых слова. На семена и посадки я даже взглядом не посягнул — рано. Семена — это доверие на сезон, а у нас пока только вечер.

Ночью было слышно, как шестки во дворах потрескивают, как кто-то затягивает простую мелодию на низком голосе и сразу бросает. Где-то близко лаяла собака — непривычно коротко, как по уговору. Я приподнялся на локте, прислушался: тянет дымом ровно, без беды. Лёг обратно на солому, подложив под голову рюкзак, чтобы лямки не давили шею. Сон пришёл не сразу, но ровно.

Утро в деревне оказалось иным, чем в лесу. Там шумит общий лесной оркестр, здесь — короткие, точные звуки: щёлкнули дверные петли, звякнуло железо об край бочки, звуки шагов по сырой земле. Я поднялся первым — не из угодливости, из привычки: утро — лучшее время для дела. Развёл огонёк у своего навеса, довёл до «шевеления» воду, на щепоть — мяты из вчерашнего куста, понюхал — достаточно. «Чай — один на утро, один на вечер, не больше», — пометил я себе в голове.

Старший появился так же тихо, как и вчера.