— Помыться бы. Очень испачкался. И форму надо новую сшить.

— И всё? Неужели больше вас ничего не тревожит? Такая победа!

— Идёт война. На империю напали варвары. Я как верный солдат императора вступил с ними бой. Победил. Бывает. Что я должен чувствовать особого? Дело сделано. Это как спрашивать, что чувствует солдат при выстреле в противника. Хороший солдат ощущает только отдачу, ну и запахи.

— Вы сказали варвары, говоря о французах и англичанах. Как же так? Вы назвали варварами подданных королевы Виктории и императора Луи-Наполеона?

— Именно так я и сделал.

— Но почему⁈

— Потому что они не знают русского языка и говорят на какой-то тарабарщине.

— Что⁈

— А вы, любезные, разве не знакомы с прямым значением этого слова? Древние эллины называли варварами всех, кто говорит на ином, непонятном языке. Я, конечно, свободно владею и английским, и французским, и немецким, на котором, к слову, мы с вами беседуем. Но это ничуть не мешает мне считать варварами всех, кто не говорит по-русски.

— А разве других смыслов в это слово вы не вкладываете?

— Вы хотите с иначе рассмотреть это вопрос? Можно. Что делают англичане с французами в своих колониях? Просто и бесхитростно грабят местное население. Как варвары.

— Но разве римляне делали не так?

— Не без этого, конечно. Грабежи, можно сказать, одна из естественных форм товарного обмена. Но римляне не только этим занимались. Всюду, куда они приходили, за ними тянулись дороги, акведуки, нормальные города и прочие блага цивилизации. А что несут захваченным землям англичане с французами? Только боль, страдания, разрушения и смерти. Какая от них польза человечеству? Чем с точки зрения небесного мандата они оправдывают свой грабёж? Ничем. Обычные дикари и варвары. Бремя белого человека, то есть, непосильная ноша, которую приходится человечеству тащить на дрожащих от перенапряжения тоненьких ножках.

— Очень образно! И жутко!

— И честно. Эти варвары убивают людей на потеху своей чёрной души. Англичане, к примеру, собирают сушёные головы маори. Вдумайтесь! Эти христиане, пусть даже и только на словах коллекционируют отрезанные головы людей. Словно их дикие, примитивные предки. Блеск цивилизации явно прошёл мимо, не затронув их чёрные души.

— Не все англичане.

— Не все. Но вы же понимаете, что державу направляют элиты. И от того, насколько они компетентны и адекватны, зависит объективная оценка этого государства.

— Так вы настаиваете на том, что они варвары?

— Без всякого сомнения. Русского языка не знаю, императора не уважают и творят чёрт знает что. Натуральные дикари. Фу такими быть!

— Но злые языки говорят, что вы, Лев Николаевич, тоже француз. Неужто и себя к варварам причисляете?

— Если злые языки говорят, то у них и спрашивайте. Я тут при чём?

— Вы разве не слышали, что род Толстых считают выжившей ветвью Меровингов?

— Слышал. Но какая связь? Меровинги это франки, то есть, германцы. Французы же — это романизированные кельты, также известные как галлы. А также те народы, которые растворились в них через ассимиляцию.

— Интересная позиция. Я никогда на этот вопрос так не смотрел.

— Обращайтесь. Я люблю ломать шаблоны.

— Я могу понимать ваши слова, как признание того, что Толстые — это потомки Меровингов по прямой мужской линии?

— Я этого не сказал. Я указал на ошибку в вашей тезе. Называть Меровингов французами сродни именовать Гийома Нормандского Вильгельмом Завоевателем. Он, скажу вам по секрету, не знал ни единого слова на староанглийском. Да и зачем? В его понимании это был язык завоёванной черни.

— Хлёсткие слова!

— Честные. Как вы, я думаю, уже заметили, я люблю позволять себе роскошь говорить правду. В XI веке англосаксонские племена и остатки кельтов завоевали романизированные датчане из Нормандии. С тех пор английский стал языком черни. Поднял он голову в XVI веке, когда он превратился основное наречие пиратов. Просто в силу того, что три пирата из четырёх в Атлантике говорили именно на нём. Дальше, он превратился в язык самых массовых работорговцев и наркоторговцев. Как вы видите — уже добрую половину тысячелетия с английским так или иначе связаны боль, страдания и несправедливость. Удивительный язык!

— О! Истории о том, как вы ненавидите англичан, давно стали притчей во языцех!

— О нет, что вы. Я к англичанам отношусь хорошо. Особенно к молодым и симпатичным англичанкам. Ненавижу я их элиты, которые поддались искушению Лукавого и несут его волю человечеству.

— Вы не боитесь бросать такие обвинения?

— А что они мне сделают? Отправят убийц? Так, они уже отправляли.

— Убийцы⁈ Я помню это скандальное дело! Но разве там виновным оказалось английское правительство?

— Вы считаете, что посол Великобритании живёт сам по себе? Он глава разведывательной сети, собирающий сведения, вербующий сторонников и занимающийся организациями ликвидаций.

— О!

— А что вас удивляет? Или вы думаете, что в Берлине мост взорвали нищие рабочие, самозародившимся у них порохом?

— Невероятно! Неужели у вас есть доказательства?

— Они есть у каждого думающего человека. Всё же на виду.

— Даже так? Но как?

— Сначала нужно ответить на вопрос: «кто мог». Это сузит круг подозреваемых. Что мы имеем? Большое количество пороха, которое нашли на месте. Это же очевидно, я надеюсь?

— Его могли привезти.

— Не могли. Никак не могли. Провести через бунтующий город столько бочек пороха, значит, привлечь всеобщее внимание. О нём бы говорили все. А тут — молчок.

— Ну, конечно же!

— А кто мог добыть на месте много пороха и скрытно доставить его на лодках под мост? А потом провести провокацию, благодаря которой королевская семья и ближайшие родственники поспешили оставить столицу. Как вы понимаете, только тот, у кого есть обширная агентурная сеть и влияние на крупных чиновников в Берлине.

— Неужели вы имеете в виду министра-президента Пруссии [2]?

— У нас есть три силы. Первая — упомянутый вами министр-президент. Вторая — Габсбурги, которые традиционно очень сильны в дипломатии и давно ведут борьбу с Пруссией за влияние в германских землях. Третье — Великобритания. Франция в таких делах не игрок, а Святой престол весьма слаб в протестантских землях.

— Вы назвали Габсбургов, но зачем им это делать?

— Погодите. Теперь второй шаг. Ответьте на вопрос: Кому из этих трёх фигурантов выгодна гибель королевской семьи?

— Даже не знаю. Это настолько ужасное дело, что мне и подумать о нём страшно.

— Ну, смотрите. Министр-президент либерал и презираем военными и прочими приличными людьми. А белая кость в Пруссии чрезвычайно сильна. И этот человек вылетит из власти сразу, как только потеряет поддержку короля. Насколько мне известно,