своей, утомленные, решат, что не за Русскую землю и лучшее будущее сражаются, а за меня. А раз за меня, а я человек простой, то и чудес никаких быть-то уже и не может. И плата потребна за дела их. А если платы нет — то и можно отъехать с битвы. Полный разброд и шатание — второе Тушино. Да, не быстро это произойдет. Но даже намека на такое быть не может. Мне потом всех этих людей на Земский Собор вести. Всем этим людям потом со мной страной править. Каждый на своем месте будет — при дворе или на границе.
Изгоном брать надо. Яростным, отважным, внезапным ударом.
Быстро, решительно, пока есть огонь в сердцах.
— Звали господарь. — Парень вывел меня из раздумий, поклонился. Стоял он, смотрел на меня, ждал пока заговорю. Трясло его немного. Нервничал с непривычки пред ликом моим.
— Садись.
Он помялся, но прошел и по правую руку на лавку уселся.
— Скажи. У тебя же родня в Москве, у Шуйского в войске. Так?
Он кивнул, лицо изменилось, погрустнело. В глазах страх появился.
— Так, у нас, считай у каждого, дядька или отец. Все мы…
Я руку поднял, дал понять, что не о том думает парнишка, и рано он заволновался о судьбе своей.
— Важная задача у меня для тебя. Некрас. Очень важная. От нее, может быть, вся судьба дальше зависит. — Заговорил специально возвышенным, важным тоном. Юношеский максимализм нужно подпитывать. Использовать в твоих целях.
— Я все что угодно, господарь. Все, как надо сделаю.
— Езжай к родне своей, в войско к Шуйскому…
Увидел, как глаза его расширяются. Удивление он сейчас испытывал невероятное.
— Так как же… Как, господарь.
— Мчись быстро, лети ночью и днем. А как приедешь, скажи, что я, Игорь Васильевич Данилов под Тулой стою. Оборону здесь укрепляю и жду, когда эти враги государства российского ко мне сами придут. Только…
Он замотал головой, заговорил сбивчиво.
— Нет, не понимаю, господарь. Если надо я…
— Ты меня слушай. — Уставился на него, буравил взглядом и пытался вложить в голову несколько важных мыслей.
Жалко мне было безмерно парня. Но, был шанс, что не убьют его. Был шанс, что все же выживет он, а жертва эта всем нам сделает очень и очень многое. Одним пожертвовать, хоть и молодым, и отважным. Но ради тысяч. Ради победы.
Нелегкое решение, но нужное.
— Рассказывай все, что видел здесь. Честно. Да, за это и убить могут, опасность есть, но… Важно это. Скажи, что к родне ушел. Что ее на нашу сторону перетянуть я от тебя потребовал.
Он напрягся, проговорил как-то по слогам.
— Пе-ре-тя-нуть. — Задумался.
— Да, от Шуйского к нам. — Здесь пришлось скривить душой. — Поговори со своими, с рязанцами. Скажи, что да как. Расскажи все.
— Сделаю. — Вскочил он. — Все сделаю.
— Выживи только Некрас Булгаков. Сделай и выживи.
— Когда отправляться. — Он стоял, его потряхивало, готов был жизнью пожертвовать этот человек. Незамедлительно, здесь и сейчас.
Смотрел я на него, и было на душе у меня довольно погано.
Когда людей в бой ведешь, это одно, а когда вот так, требуешь, чтобы человек жизнью рискнул, а фактически пожертвовал ради твоей цели и знаешь, что не смеет он отказать тебе. Это… Неприятное чувство.
Но, это работа командира, жертвовать меньшим, чтобы спасти большее.
Давно известна цена одной человеческой жизни. Как не страшно это звучит, но одна жизнь, как правило, менее ценна, чем две. А уже десяток, сотня — всегда перевесят.
Казалось бы, за долгие годы работы должен зачерстветь я к таким делам. Должен привыкнуть. Но, каждый раз испытывал некую притупленную злость и негодование, отдавая такие приказы. Может быть, и был в своем деле одним из лучших, потому что эмоции не отключал. Понимал их, принимал, через себя пропускал. И те, кому противостоял, не могли понять — как я еще жив, как с ума не сошел.
А я… Я со всем этим жил и помнил всех. И память эта только сильнее делала. Ответ сам перед собой держал за людей, которых насмерть отправил. И говорил сам себе и им бы сказал, если надо было бы — так нужно было. Иначе никак.
Вот и сейчас — смотрел я на Булгакова, которого на верную смерть посылал. Понимал, что нельзя по-иному, и знал — что до самой смерти имя его помнить буду. Как и десятки, сотни тех людей из прошлой жизни моей.
Сам поднялся, подошел к нему. Хлопнул по плечу, по бокам.
— Некрас Булгаков, сейчас. Прямо сейчас лети. Трех заводных возьми скажи, я приказал. И прямо в войско. Слышишь. Прямо к своим.
— Сделаю, господарь. — Шмыгнул носом, слеза накатила на глаза.
Все же юн он был, хоть и саблей уже владел и сотней руководил. И не было у меня на это дело иного человека.
Он кивнул, поклонился, повернулся на каблуках и вылетел из штаба. Рысцой понесся собираться и выдвигаться.
А я сел, почесал голову, задумался. Время шло, а план действий зрел в моей голове.
— Бойцы, позвать ко мне Тренко, Ляпунова и Трубецкого. Заждались они. — Отдал приказ. Помолчал, добавил. — И гонца тоже. Тащите. Думаю, отдохнул он, говорить сможет. А еще за Франсуа и Вильямом отправьте вестового. Жду их.
Не прошло и пяти минут, как трое крупных предводителей воинства, моих полковников, можно сказать, воевод, представали пред очами моими.
— Садитесь сотоварищи, послушаем получше гонца из Москвы. И решать будем. — Указал рукой на лавки у стола. Сам во главе разместился, как уже привык.
Глава 13
Вечерело. В лагере чувствовалась некоторая нервозность. Ушедшие с совета сотники донесли до рядовых бойцов важные новости о том, что скоро нас ждет крупное сражение. Ну и пошло-поехало: пересуды, разговоры. Обсудить людям было что.
Но в штабе было все спокойно и достаточно по-рабочему.
Почти сразу после троих
