законных основаниях могли обвинить в нарушении мира и спокойствия в землях империи, о котором с таким трудом договорились делегаты на съезде в Шпейере. Да и сам Лютер, яро выступая против католицизма, был при этом против того, чтобы затеянная им Реформация распространялась через военные действия. И уж тем более он не признавал права территориальных князей выступать против императора, о чём прямо заявлял в своём сочинении "О светской власти". Но сейчас ландграф не слышал ничего и никого, и уж тем более не верил заверениям участников "антилютеранского заговора" о том, что никакого заговора не было. Пролитая кровь соратника требовала от него активных действий. Так что, собрав значительные силы, он в мае 1528 года вторгся во владения епископов Майнцского, Вюрцбургского и Бамбергского. И немедленно выдвинул католикам свой ультиматум, а так же свой Протест против решений Вормского эдикта и Шпейерского съезда. Но в этот раз он не стал ждать на него ответа, а сразу же двинул свои войска дальше, стремясь не дать оппонентам соединить свои дружины в единую армию.
И как раз в этот момент ландграфа, загнав по пути немало лошадей, и догнал тот, кто всё это фактически и затеял — вице-канцлер герцога Георга Саксонского Отто фон Пак. После того дорожного разговора, что случился с ним по пути в Венгрию, он, сообразив, что события могут свершиться во время его отсутствия, основательно озаботился тем, чтобы новости из империи не тянулись до него неделями и теперь хвалил сам себя за предусмотрительность. Его человек, не щадя ни себя, ни лошадей, довольно быстро добрался до него с известием о покушении и на этот раз неугомонный секретарь не стал полагаться на "авось", а предпочёл лично держать руку на пульсе событий. Уж кто-кто, а он-то точно знал, что никакого "антилютеранского заговора" не было, так что оставлять своего ландграфа без присмотра в такой момент было для его далеко идущих планов смерти подобно.
Простившись с королём Венгрии, он немедленно отправился в путь, но как ни гнал лошадей, всё же к самому началу событий не успел, однако, влившись в свиту ландграфа, быстро вошёл в сложившуюся ситуацию и понял, что удача не отвернулась от него, и он прибыл как раз вовремя. Потянув привычные нити, он сумел в короткий срок замкнуть на себя всю информацию, что шла на доклад молодому аристократу, и стал умело фильтровать поступающие сведения. На руку его планам сыграло и отсутствие в лагере саксонского курфюрста. Союзнические и династические связи Филиппа Гессенского буквально выдвигали его на роль лидера протестантского блока, но сторонник дипломатии Иоганн Твёрдый Саксонский имел на своего более молодого соратника довольно сильное влияние (что и позволило ему в иной реальности остановить начавшуюся войну). А вот Филипп, в отличие от большинства других лидеров Реформации, довольно рано понял неизбежность столкновения партии реформы с Карлом V и католиками, и потому морально был давно готов к применению силы. На чём и сыграл опытный интриган фон Пак, подсунув ландграфу тот поддельный договор из Бреславля.
Но одними советами фон Пак не ограничился. Прекрасно понимая силу слова, он обратил своё внимание на печатное дело. Нанятые им люди работали не покладая рук, и в результате на германские земли обрушился буквально вал прокламаций, в которых католиков обвиняли в стремлении "насадить идолопоклонничество, восстановить мессы и иные нарушения Слова Божьего и уничтожить истинное вероучение".
Однако триумфального шествия, как на то надеялись сторонники Протеста, не получилось. Католики, конечно, не хотели войны, но ввиду агрессивных действий ландграфа Гессенского тоже начали собирать войска. В результате первая же попытка остановить армию Филиппа вылилась в целое сражение, в котором ландграф одержал убедительную победу. И тут же вторгся в земли тех, чьи полки он только что разгромил. Захватив таким образом новые территории, он по праву завоевания немедленно приступил к реквизиции церковных владений, что позволило ему изыскать дополнительные средства на содержание наёмников. Увы, но эта поспешность поставила князей-протестантов в глазах всех имперских сил в положение агрессоров и нарушителей общественного спокойствия, отчего их призывы не нашли сочувствия в большинстве германских земель. А тут ещё и император во всеуслышание заявил, что он верен решениям Шпеерского съезда и собирает лояльные ему войска не для войны за веру, а ради наказания мятежных вассалов, поставив тем самым союзников Филиппа Гессенского и тех из протестантов, кто ещё не определился с выбором, по разную сторону баррикад. На самого же Филиппа была наложена имперская опала за нарушение мира в Империи в столь тяжкий момент. И, как совсем недавно Иоганну Саксонскому, император пригрозил ему потерей ландграфства, права на который он собирался передать другому претенденту, если Филипп в ближайшее время не одумается и не преклонит перед ним свои колена.
Однако обе стороны при этом прекрасно понимали, что сил одновременно воевать и в Италии, и в Германии, у императора не было, так что вопрос окончательного решения вспыхнувшего конфликта на время завис в воздухе. Вот только землям империи от этого лучше не стало. Ситуация застыла в неустойчивом равновесии, обоим партиям не хватало войск для решительного наступления, но война агитационная, пропагандистская вспыхнула с небывалой силой. Эмиссары ландграфа так и сновали между германскими землями, уговаривая, убеждая или примитивно подкупая. И правители имперских княжеств, графств и марок начали постепенно собираться в союзы, конфигурация которых была порой самой невероятной…
А вот в Италии события шли своим чередом. Осада Неаполя провалилась, и теперь имперские отряды принялись зачищать окрестные города от французов и их сторонников.
Венецианцы, потеряв Монополи, схватились за голову, ведь они лишились последнего порта в Апулии, отчего Адриатический залив прекращал быть венецианским морем, однако пока они собрали необходимые силы и флот, в город уже вошёл с небольшой, но обстрелянной армией Альфонсо д'Авалос, получивший свободу в результате перехода Генуи на сторону Империи. И там в торжественной обстановке и под звуки салюта состоялась передача города от герцога Сан-Пьетро ин Галатина, освободившего его из венецианской оккупации, в имперское управление, а взамен Ферранте получил выправленные по всей форме бумаги по которым в его руки отходил портовый город Галлиполи. После чего оба аристократа дружески обнялись, даже не подозревая, что в иной истории Монополи был обещан императором в собственность как раз д'Авалосу, а сам герцог стал изгоем, которого император так и не помилует до конца его жизни. Но история для них обоих уже пошла по иному пути.
Зато эрцгерцог Фердинанд, не смотря на две новые короны, что увенчали его голову,
