— Буду стараться, — пообещал я.

Потом я кое-что вспомнил. Огляделся. Люди спешили мимо, никто не обращал на нас особого внимания. Я наклонился к её уху, прикрыв рот ладонью, как будто просто шепчу нежность. — Восемнадцатого марта обеспечь себе доступ к радио или телевизору. Включи в первой половине дня, часов в одиннадцать, но лучше пораньше. Это очень важно.

Катя отстранилась, свела брови к переносице, вопросительно глядя на меня.

— Что? Зачем? Серёж, о чём ты?

Я подмигнул ей и приложил указательный палец к губам.

— Тс-с. Не спрашивай. Просто сделай, как я прошу. Увидишь всё сама. И поверь, — я позволил себе лёгкую, заговорщицкую улыбку, — тебе понравится. Обещаю.

Она смотрела на меня, всё ещё не понимая, но всё равно кивнула.

— Хорошо. Восемнадцатое марта. Радио. Запомнила.

Сигнал к отправке прозвучал резко и громко. Катя вздрогнула. Пора было прощаться. Ещё одно крепкое объятие, быстрый поцелуй в губы. Я подхватил коробку, помог ей подняться в тамбур их вагона. Проводница уже нетерпеливо поглядывала в нашу сторону. Катя взяла коробку, обернулась ко мне. Её глаза снова блестели от сдерживаемых слёз.

— Будь осторожен, — шевельнула губами.

— Обещаю, — ответил я, тоже беззвучно.

Она скрылась в вагоне. Я отошёл подальше на перрон. Поезд тронулся с тихим стуком колёс, набирая скорость. Я долго смотрел вслед отъезжающему составу, пока он не скрылся за поворотом.

Возвращаться в училище я решил на автобусе. После суеты последних дней, размеренный гул двигателя и покачивание автобуса казались почти успокаивающими. Я сидел у окна и бездумно пялился в окно.

На одной из остановок дверь, шипя, открылась, и внутрь вошёл… капитан Ершов. Он мельком окинул взглядом пассажиров, его взгляд задержался на мне. Не говоря ни слова, он прошёл по проходу и опустился на соседнее сиденье, хотя автобус был полупустым и свободных мест было много.

Автобус тронулся с места. Несколько минут мы ехали молча. Потом Ершов, глядя прямо перед собой на спинку впереди стоящего кресла, негромко проговорил:

— Я же говорил тебе, Громов, не ввязываться ни во что. Помнишь?

Я пожал плечами, продолжая смотреть в своё окно:

— Я и не ввязываюсь, товарищ капитан.

Ершов скептически хмыкнул. Наконец, он повернулся ко мне, его взгляд был острым, изучающим.

— А что это за спектакль тогда ты разыгрываешь? С чего это ты таким болтуном стал?

Я широко раскрыл глаза, изобразив самое искреннее непонимание.

— Спектакль? Болтун? — мои брови поползли вверх. — Не понимаю, о чём вы, товарищ капитан. Ребята спрашивали о деле — я поделился тем, что знал. И то, не все подробности поведал. Разве это запрещено? Это же просто разговор.

Ершов недоверчиво прищурился, его губы плотно сжались в узкую линию.

— Ну-ну, — протянул он медленно, с явным неверием. — Громов… Парень, ты не понимаешь, во что лезешь. Это не детские игры.

Я перестал притворяться. Мой взгляд стал жёстким, я посмотрел ему прямо в глаза, в упор:

— Я никуда не лезу, товарищ капитан. Как вы выразились. Всё, что я делаю — это ответ. Ответ на действия других людей. — Я сделал небольшую паузу, подчёркивая каждое слово. — Покорно подставлять вторую щеку — не в моих правилах. Никогда не было.

Наши взгляды скрестились в безмолвном поединке. В салоне автобуса будто сгустился воздух. Эта немая дуэль длилась несколько секунд. Потом Ершов отвёл взгляд. Он тяжело вздохнул, глядя впереди себя и о чём-то размышляя. Мы как раз подъезжали к остановке. Двери открылись. Ершов, не оглядываясь и не прощаясь, резко встал и покинул салон автобуса.

Я проводил его взглядом, пока автобус не тронулся с места. И когда улица поплыла мимо окна, уголок моих губ едва заметно дрогнул в улыбке: всё идёт по плану.

Ершов был слишком осведомлен. Его интерес, его предупреждение — всё это было подтверждением того, что ловушка сработала. Информация дошла до нужных ушей, и реакция уже началась. Оставалось только добраться до казармы и проверить ещё одну вещь.

Глава 9

Вернувшись в училище, я первым делом направился в казарму. Нужно было проверить, заглядывал ли кто-нибудь в мою тумбочку и на месте ли записная книжка Орлова.

Осмотрев содержимое тумбочки, я разочарованно выдохнул. Внешне всё выглядело безупречно: тетради и письма, которыми я прикрыл записную книжку, лежали в том же порядке и положении, в котором я их оставил.

Но я решил проверить ещё кое-что. Достал записную книжку и едва слышно проговорил себе под нос:

— Посмотрим-ка…

Я принялся переворачивать страницы и вскоре нашёл то, что искал: небольшой кусочек нитки, которая непременно сползла бы, если бы кто-нибудь листал страницы, не зная, что она там.

Я знал, поэтому, когда перевернул нужную страницу, нитка осталась на месте и лежала ровно, как я её и положил. Никто не трогал записную книгу, а значит, и с содержимым не ознакомились.

Нахмурившись, я закрыл тумбочку и встал. Значит, у человека Грачёва нет доступа к личным вещам курсантов. Оно и не удивительно. Пробраться сюда сложно, да. Казарма — не ночной клуб. Любого сюда не пустят, а лезть в тумбочку курсанта под носом у дежурного и соседей — риск запредельный.

Мои провокации в столовой и мой «болтливый» спектакль — всё это, видимо, не дало должного результата. Грачёв либо не поверил, либо этого было недостаточно для того, чтобы он начал действовать без оглядки. Значит, наживка была слишком мелкой. Нужен удар посильнее.

Что ж, досадно, но ладно. У меня уже зрела идея, как ускорить процесс и как заставить Грачёва запаниковать по-настоящему. Но для этого требовалось участие Орлова и подходящий момент. А пока — сон. Завтра настанет день, который войдёт в историю планеты.

* * *

Утро восемнадцатого марта 1965 года началось в Качинском училище, как и всегда. Подъём, короткая, бодрящая зарядка на ещё прохладном утреннем воздухе, затем построение на плацу. После был завтрак: каша, чай, кусок хлеба с маслом. Всё шло как обычно.

Разговоры вокруг были тоже самые обыденные: о вчерашней лекции по аэродинамике, о предстоящей тренировке на тренажёре, о том, кто кому должен за проигранную в домино партию. Ничто не предвещало грандиозности этого дня.

Только я один, сидя за столом и помешивая остывший чай, чувствовал, как внутри всё сжимается от предвкушения. Знать, что случится через несколько часов, и молчать — задача не из простых. Я то и