Тут Котельников помолчал, как бы нечто обдумывая про себя. Усмехнулся:

— Я абсолютно уверен, что Рыбин чистую правду сказал. И его можно понять. Что-то рвануло, они там дружно это дело засекретили… А они все за своего завлаба — горой! Он для них как капитан корабля. И это правильно! — неожиданно заключил замдиректора. — Один за всех, и все за одного, так и должно быть. Без этого настоящей науки не бывает. Без проб, ошибок, неудач. Но держать в ежовых рукавицах надо. Притормаживать. Иначе… Впрочем, ладно! — прервал себя он. — Это уже вас не касается. Короче говоря, прямой ваш начальник — Мартынюк, числитесь вы у него, но трудитесь в подземке. Он в курсе, он и сам там в основном, а лаборатория у него как приложение к основной работе… Полагаю, насчет режима секретности мне лишний раз твердить не надо?

— Незачем, — молвил я.

— Иного и не ждал. Ну…

И тут загремел телефон.

Вообще, телефонных аппаратов у Котельникова на служебном столе стояло три: обычный с диском, цвета «слоновая кость», черный без диска, с заглушкой на его месте, и здоровенный, тоже черный, причудливо-архаичного вида, и с диском и с набором кнопок и клавиш. Селектор, наверное, громкая связь.

Звонок был резкий, требовательный, я сразу угадал, что звонит бездисковый аппарат.

— Прошу прощения, — зам поспешно встал, можно сказать, что вскочил. Прошел к служебному столу, не садясь, снял трубку — все верно я угадал.

— Да!

В трубке авторитетно забурлил неразборчивый голос. Фигура Котельникова — он стоял к нам спиной — будто бы подтянулась, как у военнослужащего в строю.

Мы с Вованом переглянулись.

«Шеф!» — сказал он мне без слов, одними глазами. Я кивнул.

Заместитель только отвечал, докладывал, сам ничего не говорил:

— Да… Да, разумеется… Вызвал завлабов, будем уточнять. По окончании доложу… Да, здесь по графику, но предполагаю, что через неделю придется потяжелее. Топлива уходит больше расчетного. Порядком больше. Да, Рыбина, Кондратьева надо подключать… Хорошо! Есть.

И он положил трубку, вернулся. Но не сел. Вид у него был озабоченный, хотя не хмурый.

Между прочим, разговаривал он с шефом, то есть с директором института академиком Поливановым вежливо, уважительно, но без малейшего подобострастия. Как со старшим товарищем. С наставником.

А то, что закончив разговор, он не стал садиться, я расценил как сигнал к завершению беседы нашей. И толкнул Вовку коленом.

Он вмиг все понял, мы дружно поднялись. Котельников расценил это как само собой разумеющееся:

— Ну, пока так. Ступайте. Нет, погодите! Одну минуту.

Он вернулся к рабочему столу, нажал клавишу на эбонитовом чудище.

— Да, — раздался искаженный голос.

— Нина Сергеевна, позвоните на пост охраны в цокольный этаж. Скажите, сейчас придут двое: Скворцов и Мечников. И созвонитесь с Пашутиным, им надо постоянные пропуска сделать. Все!

Он повернулся к нам:

— Желаю удачи! — и крепко пожал руки.

Мы отправились указанным маршрутом вниз, и на входе в полуподвал на самом деле встретили пост ВОХР: столик с телефоном, настольной лампой, и низенького тщедушного старичка в темно-синем обмундировании. Я вмиг понял, что старичок — ветеран какой-то из силовых структур: МВД, КГБ, а может, отставной армейский офицер, и это не исключено. Советский ВОХР едва ли не наполовину состоял из подобных пенсионеров.

— Фамилии? — промолвил он скрипучим голосом, прямо-таки пронизав нас взглядом темных глаз.

Я представился за двоих.

— Документы? — последовал вопрос.

И паспорта, и удостоверения у нас были с собой. Каждый сотрудник «Сызрани-7» имел рабочее удостоверение, и они различались по степени значимости и допуска. У нас с Володькой пока были самые рядовые — для подвального помещения их хватало, если при этом было указание по телефону. Тем не менее дедухан тщательно просмотрел все четыре документа, долго и строго взглядывал на нас, сличая лица с фотографиями. Прямо-таки сверлил взором. И в целом впечатление было такое, что ему очень не хочется пропускать нас — просто так, из принципа. Но и причин на то никаких не было, вот досада-то.

— Проходите, — с неудовольствием сказал он, возвращая бумаги.

— Как нам третий склад найти? — спросил я.

Старичок пару секунд поважничал, однако вынужден был проронить:

— Сейчас налево, потом до конца почти… Вам к Рыбину?

— Да, да.

— Ну, он там… Увидите, дверь приоткрыта. Тоже налево.

Странно, но в голосе стража мне почудилась неприязнь. Не к нам, а к завхозу. Ну да, мало ли что, где-то когда-то сцепились.

Впрочем, заморачиваться я не стал. Миновав пост, мы повернули влево.

Пожалуй, Котельников недогнул палку, назвав помещение полуподвалом. Это был подвал самый настоящий, этаж не нулевой, а минус первый, без естественного освещения: длинный сумрачный коридор, скудно озаряемый мертвенным светом неоновых ламп. Плиточный пол, запертые массивные двери, иные со штурвалами. Заметно веяло здесь подземным холодком, шаги наши звучали неправдоподобно гулко.

— Бр-р-р!.. — шуточно встряхнулся Володька. — Антураж для фильма ужасов! Ты когда-нибудь видал такие?

— Один раз, — механически брякнул я.

И спохватился, да поздно.

Эх, черт! Ну какие фильмы ужасов в СССР 1978 года!..

Мой странный персональный опыт, вместивший в себя будущие почти полвека, меня, конечно, выручал. Зная будущее, я мог ориентироваться в жизни гораздо лучше моих нынешних современников. Мог выглядеть умнее. Конечно, я этим ни в коем случае не злоупотреблял, никогда не подчеркивал, хотя ни в коем случае не упускал тех плюсов, какие мог из послезнания извлечь.

Но вот сорвался.

— Это где ты видел? — удивился Володька. — Когда? Какой фильм⁈

— Где?.. Да в Москве, на закрытом показе, — нашелся я. — На конференции был в позапрошлом году, там нам и организовали. А название — «Ребенок Розмари». Американский.

— Ничего себе, — удивился Вован. — А чего ты раньше не говорил?

— Да что там говорить! Овчинка выделки не стоит. Фигня… А, вон, смотри, дверь! Да и сам Михаил Антонович.

Рыбин приоткрыл дверь, махнул нам рукой, избавив меня от необходимости выдумывать. То есть, «Ребенка»-то я смотрел, конечно, но в такое время и в таком месте, о которых рассказать невозможно.

— Проходите, проходите, — изобразил гостеприимство завхоз. — Вот мои владения!

— Чертоги, — усмехнулся я.

Мы переступили высокий порог, и…

— Ничего себе!