О том, что на том берегу, они станут законной добычей Кмитича и липков, я напоминать не стал. Ни к чему лишний раз давить, и так все всё отлично понимают.

Гарнизон пришлось укрепить парой полков лановой пехоты, что не сильно обрадовало меня. Под Варшавой будет нужен каждый солдат, однако и оставлять в Дрогичине лишь принесших мне только что присягу солдат, было слишком опасно.

Кроме этого я встретился с пленённым епископом Жемайтским. Его пришлось выкупать за приличную сумму у липкинских уланов, ведь епископ был их законной добычей. Однако я раскошелился, чтобы заполучить себе родного брата главы всего семейства Пацев.

Я встретился с ним в ратуше, где князь Януш обсуждал с бургомистром, магистратами и новым дрогичинским каштеляном сколько и чего поставит для армии город. Я на той встрече находился в основном для представительности, чтобы городские чиновники видели отношение к ним новых властей. Торг вёл даже не сам князь Януш, он до такого никогда не опустился бы, этим занимались его экономы, один из которых, скорее всего, был иудеем, однако на это никто не обращал внимания. Они долго спорили с чиновниками, торговались за каждый гарнец зерна, охапку соломы и подковный гвоздь. И всё же, как мне кажется, нам удалось получить даже больше того, на что рассчитывали.

Николай Пац держался с достоинством, кажется, даже ожидал, что я попрошу у него благословения. Но не тут то было. Я вместо того, чтобы прикладываться к его перстню, который пришлось выкупать у липков отдельно, разрешил ему садиться и сам сел в удобное кресло.

— Я теперь ваш пленник? — поинтересовался у меня первым делом Николай Пац.

— Вы были и остаётесь епископом Жемайтским, — пожал плечами я. — Вы недостойным образом покинули свою паству, последовав за войском брата. Поступок лично мне не очень понятный.

— Я опасался за самую жизнь свою, — ответил Николай Пац, — ибо мы, Пацы, выступили frons unita[1] противу вашего гнусного мятежа и proditiones[2] Речи Посполитой, которое вы затеяли в Вильно.

— Зря, — покачал головой я. — Я не склонен мстить врагам своим. И отвечая на ваш вопрос более детально, скажу, что вы отправитесь в Жемайтию в Россиены, где вы бросили свою епископскую кафедру и вернётесь к отправлению обязанностей.

— Вы же понимаете, что каждое воскресенье я стану читать проповеди против вас и вашей власти? — пускай формально это и был вопрос, но никаких вопросительных нот в голосе Николая Паца я не услышал.

— Сколько вашему преосвященству угодно, — кивнул я. — Однако не рассчитывайте на паству, вы ведь знаете какой народ живёт в Жмуди, могут и взбунтоваться. Они ведь знают о том, что король Жигимонт в случае победы окончательного упразднит Литву, разделит её земли на староства и сделает из неё Новую Польшу. Манифест об этом уже давно оглашён по всем церквям Литвы. Поэтому на вашем месте, ваше преосвященство, я был бы осторожен в словах, когда станете хулить меня и превозносить прежние порядки. Они уже никогда не вернутся.

— И в том ваша вина, — напустился на меня епископ. — Вы предатель и еретик! Сбили с пути честных людей и теперь тащите их за собой прямиком в пекло! А теперь ещё угрозами сыплете, будто змей из уст своих исторгаете на меня.

— Позвольте, — возразил я. — Подданым короля Жигимонта никогда не был, и потому предать его не могу. Да и не еретик я, ведь не из кальвинистов или лютеран, православный я. — Тут я широко перекрестился, что заставило епископа поморщиться. — Какой же я еретик. И вовсе не угрожаю я вам, вы и без того мой пленник, могу делать с вами, что пожелаю. Могу ведь и какой-нибудь монастырь отправить, с особенно строгим уставом, где вы проведёте остаток дней. Или вовсе прикажу удавить вас, а после сообщу, что не выдержали вы тягот военной жизни, простудились во время купания в Буге да и померли.

— Вашей лжи никто не поверит! — воскликнул с отменным пафосом епископ.

— Может и так, — кивнул я, — но вам-то что до этого, коли вы уже апостолу Петру будете доказывать достойны ли вы войти во врата рая.

Тут епископ сник, понимая, что с этаким аргументом не поспоришь. Времена такие, что если уж угодил в плен к врагу, жизни можно лишиться очень легко. Тем более, что здоровье и правда пошаливает, а купание в реке, полной трупов людей и лошадей, ему точно на пользу не пошло.

— Я ведь всё понимаю, — заявил Николай Пац. — Я нужен вам как заложник, чтобы вывести из войны моего брата Петра. Теперь ведь ему веры не будет, коли вы в любой момент можете прислать к нему человека с требованием ударить по коронной армии. И ценой отказа станет моя голова.

— А он согласится? — поинтересовался не без интереса я.

Честно говоря, несмотря на неприятный душок этой затеи, я подумывал именно так и поступить. Да и князь Януш Радзивилл на это весьма прозрачно намекал. Однако я не спешил с решением. Всё же до такой подлости опускаться не хотелось бы без крайней нужды. Но ведь она вполне может возникнуть. И я рад был, что епископ Жемайтский первый сам заговорил об этом.

— Для Петра Речь Посполитая на первом месте всегда, — решительно ответил мне Николай Пац. — Он пожертвует родной кровью ради отчизны.

Но так ли это на самом деле — вот вопрос. И ещё один не менее важный: даже если это и так, поверит ли в это король Жигимонт и Оссолинский, в чьём войске командует гусарией Пётр Пац.

— Вы отправитесь в Россиены завтра же, — заверил я епископа перед тем как оставить его, — в удобной карете и с подобающим вашему сану эскортом.

Новость о том, что Николай Пац, епископ Жемайтский у меня в руках, должна как можно скорее достигнуть Варшавы.

[1] Единым фронтом (лат.)

[2] Предательства (лат.)

* * *

Новость о пленении и отправке обратно в Жмудь Николая Паца пришла в Варшаву едва ли не раньше, чем в армию Оссолинского, где родной брат Николая Пётр Пац, глава всего этого семейства, командовал гусарией. Узнав об этом на утреннем докладе, его величество обратился к епископу Гембицкому.

— По всей видимости, ваше преосвященство, — сказал король, — заботится о болезном епископе Жемайтском вам не придётся. Как вы считаете, долго ли он проживёт