казакам. Сколотив осадные щиты, обив их бычьими и коровьими кожами, казаки шли на в атаку на шанцы и редуты, окружавшие Збараж. Оттуда по ним палили прямо-таки ураганным огнём, и всё равно они добирались до рвов, где гнили тела после недавних штурмов, вытаскивать их было некому и они лежали там, распространяя чудовищное зловоние на всю округу и грозя и казакам, и ляхам эпидемией. А оттуда, прямо по гниющим трупам, забросав их фашинником, казаки кидались на штурм. Звенели сабли, палили пищали и пистолеты, защитников поднимали на посаженные торчком на длинные древки перекованные крестьянские косы. Однако осаждённым каждый раз каким-то чудом удавалось сдержать жуткий натиск казачьей стихии. Казалось, лишь какого-то жалкого мгновения не хватало, чтобы сломить наконец сопротивление ляхов, но всякий раз казаки откатывались от валов и шанцев прежде. Они отходили и вслед им палили из мушкетов и пушек, а по укреплениям вдвое сильнее били из казацкого стана.

— Почему же так, — говорил Сагайдачный, — отчего ляхи так крепко держатся, отчего не можем мы взять эту проклятую крепость?

— Сила за ними, — пожимал плечами Шелобод, который часто сиживал с ним долгими вечерами под грохот орудий, паливших порой до самой полуночи. — Крепко они сидят в Збараже, жить хотят. Все знают, что ты обещал всех в крепости под корень извести, а князей обоих, попадись они тебе живьём, на колы посадить. Вот бьются, что твои черти, знают, твоё слово крепкое, ты его завсегда держишь. Сказал, что всех в Збараже под корень изведёшь, значит, изведёшь. Сказал, что князей на колы посадишь, значит, посадишь.

— А как ещё быть с ними? — настаивал Сагайдачный. — Не поймут казаки, коли я начнут переговоры вести с Вишневецким да Збаражским. Я здесь нашу Державу, казацкую, строю, ляхам тут места нет.

— Вот и бьются за своё место под солнцем, — рассудительно заметил Шелобод.

Были они по казацкому обычаю трезвы. Во время войны пить в войске было строжайше запрещено, и тому, кто запрет нарушит, грозило не приковывание к пушке, а лютая смерть под ударами палок своих же товарищей.

— Всем жить охота, — добавил он, — вот и умирают за жизнь, считай.

— Да ты никак в семинарии обучался, пан хвилософ, — рассмеялся, правда, не слишком весело Сагайдачный.

— Долго на свете живу, — развёл руками Шелобод, — дольше меня, почитай, только Арапыч, наверное, из всего коша землю топчет. Много с кем говорить довелось. И с хвилософами тож. Они горилку очень уважают.

И вот как-то утром, когда туман ещё стоял над землёй, рассеиваясь под лучами солнца, в тылу казацкого войска запели тревогу горны и забили барабаны, призывая всех строиться.

— Что такое⁈ — выскочил из своего шатра Сагайдачный, в одной рубахе, как спать лёг, но с саблей и пистолетом в руках. — Отчего тревога⁈

— Ночью, — подбежал к нему Шелобод, — подкралась конница ляшская с тыла. Тихо прошли и теперь строятся для атаки.

— Ах же они чёртовы дети! — вскричал Сагайдачный. — Строй казаков, Шелобод, отобьёмся. И по крепости вели палить изо всех пушек. Знаю я их породу змеиную. Вот кто слал лазутчиков в Збараж! Хотят разом ударить по нам своей конницей. Ну да ничто, казаки народ крепкий. Сдюжим!

Пушки ударили из казацкого стана по шанцам и редутам, окружавшим Збараж, оттуда им тут же ответили слитными залпами. Тем временем казаки спешно строились в тылу, тащили рогатки и осадные щиты, чтобы укрыться ими от атаки польской кавалерии. А в самом Збараже уже садились на коней гусары и панцирные казаки, исхудавшие от голода так, что в ремнях приходилось чуть ни каждый день новые дыры пробивать. Скакуны их тоже исхудали, даже у гусарских аргамаков рёбра видны, чего обыкновенно с такими дорогими конями не допускали.

И как только в тылу казацкого стана началась заваруха, которую отлично было слышно в самом Збараже, а увидать можно было через зрительные трубы с его стен, по сигналу открылись ворота. Несмотря на шквальный огонь казацкой артиллерии к осадному стану помчались стройные ряды гусарской и панцирной кавалерии. Лучшей в мире!

* * *

Николай Пац, епископ Жемайтский, вернулся-таки в Дрогичин. По той же самой переправе, наведённой военными инженерами для пеших полков. Он проехал по ней первым, в своём же возке, но на сей раз окружали его не ландскнехты, а спешившиеся шляхтичи из отряда Лазаря Кмитича. Увидев побоище на переправе, магистрат и бургомистр Дрогичина сильно струхнули, решив, что войско мятежников уже на обоих берегах Буга, и более того, на город прямо сейчас спустят дикие татарские орды. О том, что липки ничуть не хуже крымчаков, когда дело доходит на резни и грабежа, в Дрогичине все отлично знали. Поэтому стоило только появиться на горизонте первым разъездам нашей армии, как из города уже поспешили гонцы с предложением о сдаче.

Я впервые брал город причём по всем правилам. Тот же Дорогобуж мне сдался без боя, но был настолько разорён, что ни у кого внутри его стен не было сил на все церемонии. Теперь же мы с гетманом Ходкевичем и князем Янушем Радзивиллом нарядились в лучшее, сели на взнузданных золочённой уздой коней, нацепили украшенные драгоценными камнями сабли (мне, само собой, Зенбулатов принёс дядюшкин подарок). Надели на головы отороченные соболем шапки, несмотря на летнюю жару. Вместе с сильным отрядом, куда входили гусары, пятигорцы и липки, мы подъехали под стены Дрогичина. Там нас уже ждала встречающая делегация. Одетые так же богато, как и мы, они стояли на земле, с картинно опущенными головами, ждали нашего решения. Я мог бы отдать приказ взять город «на копьё», разорив его и был бы в своём праве, однако делать этого не спешил. До Люблина, как объяснил мне князь Януш, Дрогичин был литовским городом, но по результатам сейма перешёл в коронные земли, а значит теперь вновь должен стать литовским. Так зачем же грабить своих же будущих подданных, тем более что они сами вынесли мне ключи от города в деревянном ларце, обитом по углам золотом.

— Один Дрогичин в Литве есть, — произнёс я, — но два всегда лучше. Я возвращаю вам, панове, ключи, управляйте городом от моего имени, потому что Дрогичин на Подляшье снова становится литовским.

Вряд ли это сильно обрадовало бургомистра и чиновником городского магистрата, однако вид нашей армии, вставшей лагерем недалеко от стен, заставил их держать своё мнение при себе.

— Как быть с гарнизоном? — спросил у меня бургомистр. — Мы арестовали каштеляна и заперли солдат в казармах. Да они, правду сказать, не сильно рвались на стены.

— Кто захочет перейти ко