— По мелочи, господин, — покрутил пальцами референдарий. — Ничего срочного.

— Разложи поаккуратней тогда, и смотри не побей, — поморщился Тарис, который разбирать аккадскую клинопись терпеть не мог. Он искренне не понимал, для чего нужно полторы сотни знаков там, где можно обойтись тридцатью.

— Слушаюсь, господин, — склонился писец. — Могу я обратиться с просьбой, господин?

— Говори, — повернулся к нему Тарис, который уже встал из-за стола и надел легкий кафтан, украшенный серебряным позументом.

— У меня скоро экзамен на первый чин, — замялся референдарий. — Смею надеяться на вашу рекомендацию. Без нее не допустят меня.

— Будешь стараться, дам, — пообещал Тарис. — Советую в храм Сераписа сходить, пусть тебе кто-нибудь из жрецов о смысле служения подробно расскажет. Кто-то из них в комиссии точно будет.

— Спасибо, спасибо, господин, — расцвел писец. — Всех богов за вас молить буду.

Тарис кивнул ему на прощание и пошел по коридорам дворца, который пока еще пахнул известкой, краской и потом рабочих. Это новое здание соединено со старым переходом, и оно втрое больше. Шаги бывшего трибуна отдавалась гулким эхом в каменном лабиринте стен. Тут пока было пустовато, и лишь стайка смешливых служанок с корзинами в руках прошла мимо него, окинув заинтересованным взглядом. Да чего бы и не окинуть. Тарису двадцать шесть, и лицо его украшает короткая воинская бородка. Он невысок и неширок в кости, как и все всадники, но быстр и гибок, словно куница. От него веет звериной мужской силой, той, от которой у баб сами собой подгибаются колени. А еще он умен и речист, нахватавшись всякого за недолгое время жизни во дворце, где государь тешет его топором, снимая стружку солдафонской простоты. Не жалеючи снимает, да…

— Заглянул бы на огонек, господин, — прижалась к нему тугой грудью одна из молодок. — Я тебя приласкаю так, что век помнить будешь.

— Не положено, а то сама не знаешь, — усмехнулся Тарис, который слышал приказ царицы. Все женщины дворца теперь принадлежат только государю. Покуситься на них — все равно что у самого царя царей украсть.

— Да что ж за жизнь-то настала, — пригорюнилась служанка. — Хоть вой! К господину в опочивальню когда еще позовут. Там сама царица безвылазно ночует. А мы как проклятые теперь. Все мужики шарахаются, словно срамная болезнь какая у нас.

Девушка подхватила корзину и побежала догонять товарок, которые переезжали в новое крыло. Там теперь служанки жить будет. И ткацкие цеха тоже там. Полтысячи баб, из которых некоторая часть и рождена прямо здесь же. Госпожа оставляла во дворце детей тех, кто не входил в покои ее мужа, а остальных продавала в такие места, каких и на карте не найти. Что ж… Тарис ее прекрасно понимал. К чему ей еще наследники.

Он вышел на улицу, всей грудью вдохнув весенний воздух. Хорошо! Чудовищно огромные стаи перелетных птиц тянутся на север, забивая к ночи все камыши водохранилища. Утки, гуси, журавли, аисты… Городская голытьба и крестьяне из царского теменоса били их из пращей, ловили сетями и даже бросали какие-то кривые деревянные палки. Египтяне называли их хепеш, а царь Эней, почему-то, — бумеранг. Никто так и не понял почему, и слово это не прижилось. Египтян в предместьях Энгоми жило семей сто, и среди них были такие, кто такой кривой палкой мог всадника с коня сбить, не то что птицу. Да! Подкормиться уточкой или журавлем — самое милое дело для голытьбы, у которой после зимы пупок к спине прилип.

Тарис вышел из ворот и упругим шагом пошел по улице Процессий, кланяясь знакомым дамам, катившим мимо него на рикшах. Его дом далеко, пять стадий идти. Он из недавних эвпатридов, пару лет всего, как ожерелье получил вместе с именным орденом Золотого быка. Они тогда большой набег арамеев отбили, самый сильный за последние годы.

Как ни стравливали дикарей люди госпожи Кассандры, а все равно, то и дело сбиваются в тысячные шайки люди пустыни и идут на земли великого государя. В тот раз Каракар едва устоял. Это шакалье дерьмо научилось тараны делать и осадные башни. Его конный таксис растащил тогда войско арамеев на роды и племена, а потом вытоптал их по одному. Огненным смерчем прошли они по их кочевьям, угнав весь скот и потравив поля. С тех пор пограничные войска не ждут больше нападений. Как только поступают от разведки сведения, что где-то уж слишком сильно расплодились арамеи, как туда идет конная ала на две сотни всадников, и уменьшает поголовье до приемлемого уровня. Мужиков пускают под нож, а баб с малыми детьми на Сиканию везут, где раздают вторыми женами царским крестьянам. Целые племена откочевали подальше от земель великого государя, а те, что остались, сидят ниже травы и пасут своих коз, не помышляя о войне. Так-то…

Путь домой идет мимо храма Сераписа, который существует сейчас только в виде каменной площадки фундамента, мраморной статуи и жертвенника. Рядом с ним стоит сверкающий лысиной жрец, к которому тянется целая очередь из страждущих. Кто-то исцеления просит, кто-то удачи в своем ремесле, а один и вовсе притащил какой-то странный нож, длинный, с тупым концом. Тарис ускорил шаг и пошел в сторону храма. Не приведи боги, душегуб какой. Но дело оказалось куда интересней.

— Благослови, мудрейший, — склонил голову мужик в штопаном хитоне.

— Пусть снизойдет на тебя благодать Сераписа, — важно ответил жрец, коснувшись кудлатой башки. — Зачем ты принес сюда нож, сын мой?

— Я молитву читал, — мужик застенчиво, на ладонях, преподнес нож жрецу. — Про то, где «я чту предков и улучшаю сделанное ими». Я ведь на путину хожу, тунца бить. Сколько рыбы разделал, и не передать, мудрейший. А ножи у нас полнейшая дрянь. Ну и осенило меня. Нож этот словно наяву увидел. Ровно такой, каким нужно здоровенную рыбину разделывать. Пошел и заказал кузнецу. Вот он! Я им вдоль хребтины одним движением пройду, и рыбу вдвое, а то и втрое быстрее разделаю. Скажи, верно ли я поступаю?

— А что тебя