Птицы были повсюду. Бродили по берегу, сидели на воде, чуть покачиваясь на волнах, летали низко над морем, то и дело ныряли, исчезая на мгновение и тут же выныривая, сверкая серебряной рыбкой в красном клюве, сидели в огромных гнездах на причудливо искривленных белоснежных остовах деревьев.

– Что ты! Это же мое место, как там говорят – место силы! Слышала о таком? – Василиса сидела на большом пне у костра, подкидывая в него сухие ветки.

– Да, знаю, слышала. У меня такое место – в парке Горького, там есть дуб, ему миллион лет, ну, не миллион, конечно, но много. Папа научил, когда плохо, обнимать этот дуб, он сам так делал в детстве, ну и я. Правда, не смейся, помогает, я пробовала.

– Да я не смеюсь, нет! Просто сама тоже деревья обнимаю. Вот совпадение! – Василиса улыбалась, а потом посерьезнела, вспомнив, как она тогда, увидев Пашу на коне, бродила, потерянная, по станице и обнималась с вязом.

– Вот ты не понимаешь меня, – она посмотрела на подругу, – знаю, что не понимаешь, зачем я иду на кладбище, письма Пашкины храню, перечитываю их. А я… – Она окинула взглядом остров, задержалась на бродящих вокруг них птицах. – Представляешь, на этом месте год назад, да, год назад он был так близко, я чувствовала его дыхание и запах, слышала, как стучит сердце, видела его глаза, близко-близко. Он целовал меня… – Она замолчала, от проснувшихся в глубине нее слез защипало глаза. – А теперь я сижу тут, а его нет. Нет не со мной, а вообще нет – и это так… Хотела сказать: удивительно, нет – это страшно. Думаю, думаю о нем… Ведь нет не просто Паши, нет всего, что могло быть. Наша жизнь, любовь, дом, дети… сын. Да, у нас был бы сын, а там, может, и дочь, миллион лет вместе. Знаешь, мне сны такие приходят, каждую ночь, я уже с ума схожу от этого. А теперь – ни-че-го нет. Нет, правда, я тебя понимаю. Пока такое сама не проживешь, хотя не дай Бог, трудно понять другого.

– Да, даже не думала, что тебе так трудно. Ты держись. А дети? Да у тебя обязательно будут дети! И мальчики, и девочки, и всё, что ты захочешь! Ты же у нас – ух! – Наташа растерялась от откровений подруги. Василиса озвучила ее мысли. Было как-то неловко.

– Не знаю. У меня такое ощущение, будто я переполнена любовью, не знаю, как объяснить. Да и поймешь ли ты меня… Она, любовь, как горит во мне, а выхода для нее нет, нет того, для кого она, затушить не могу, и отдать некому, вот и живу с этим жаром внутри.

– Ты это, смотри, не сгори только! – попыталась пошутить Наташа. – Ты мне нужна, ох как нужна, подруга моя!

– Ага, боевая подруга пилота. Скажешь тоже! – расхохоталась Василиса, решив, что и правда слишком уж серьезный разговор она завела для дня рождения. – Ладно, буду хранить себя для тебя. Слушай, а что там у нас с судом? Чуть не забыла спросить.

– С судом? Да с судом все хорошо, я с нашими разговаривала, мне сказали, все шансы есть. Тебе даже не обязательно туда приходить. Будем верить, что выиграешь, и на сберкнижку всё тебе перечислят, будешь богатеньким Буратино.

– Ага, пока выплатят, деньги точно в пять монет превратятся, вот и закопаю их тут под деревом.

Девчонки наконец-то развеселились, может, хорошие новости так подействовали, а может, и папина фляжка с волшебным напитком – да собственно, неважно. Василиса побежала в сторону заброшенного фундамента, Наташа за ней.

Птицы испуганно взлетели, возбужденно крича от недовольства, что их потревожили, кружили над островом, переговаривались, переглядывались, не одобряя девчоночье веселье.

Девчонки же носились по всему острову, легкие, смешливые, сами как маленькие пташки, ворковали, пищали, визжали, салили друг друга, увязали в песке, в шутку задевали одна другую, – словом, Птичий остров ожил.

Галя наконец-то переделала все домашние дела, хотя разве можно их все переделать? Вопрос скорее риторический. Особенно умаялась она с рыбой. Миша опять приволок целую ванную осетров. Ох уж эти осетры! А если еще и с икрой, то возни в три раза больше, паюсную-то легче заготовить, но на рынке ценится зернистая – да такая, чтобы икринка к икринке.

Лучше всего у них балык продавался, Миша нашел оптового покупателя, тот сразу всю партию выкупал, денег чуть меньше, чем самим продавать, зато и риска тоже меньше. Лучшие балыки получались из осетра без икры – холостого.

«Как ловко уже у Васьки получается с ними управляться! А она сегодня умаялась. Миша их совсем еще свежими привез, не успел в море разделать, ей пришлось всё самой. Тяжелая работа. Дочка молодец, конечно». Галя укладывала засоленные балыки в холодильники, которых во дворе уже стояло аж четыре. Миша где-то их находил, выкупал, ремонтировал и ставил, увеличивая возможности их нового семейного бизнеса. Если бы не это, то кто знает, как бы они выживали.

Зайдя в дом, она поднялась на второй этаж, глянула на часы с кукушкой.

– Ага, почти пять вечера, Васьки нет, ну ладно, пусть погуляет, давно с Наташей не виделась, а мне пора за Ритой идти, – разговаривала она сама с собой, стоя перед шкафом и раздумывая, что же надеть.

Выбор пал на бежевый кримпленовый костюм с крупными красными гвоздиками в обрамлении синих графических узоров. Очень эффектный! Достала по случаю, а к нему еще и красные босоножки на квадратном каблучке. Одной знакомой из Москвы привезли, а ей мало оказалось. Повезло, да еще и размер обуви совпал. Галя покрутилась перед зеркалом, оглядывая слегка поплывшую фигуру.

– Да уж, не модель, хотя все равно хороша для моих-то сорока пяти. – Она еще раз посмотрелась в зеркало, подвела губы ярко-красной помадой, закрыла гардероб и, довольная собой, пошла к свекрови за младшей дочерью.

Серафима Игнатьевна жила недалеко от них, чуть дальше от моря и ближе к центру станицы. Магазин тоже был ближе. В течение недели ее регулярно навещал кто-то из сыновей или невесток, забегали внуки или правнуки.

Она и сама старалась по возможности и состоянию здоровья навестить то одного, то другого сына и их семьи. Всегда с гостинцами. То пирожков настряпает, то хлеб свежий испечет и принесет. Раньше-то на всех пекла, а сейчас тяжело уже.

Сегодня по случаю дня рождения Василисы баба Сима испекла их любимую семейную ватрушку с творогом и вишней. Рецепт передавался от бабушки к внучке