Мама, кстати, не удивилась. Конечно, она не ожидала, но виду не подала, высказалась сухо достаточно. Когда радостная и перевозбужденная Василиса влетела во двор, не ожидая, что там кто-то есть – мать и отец еще должны были быть на работе, а Рита в саду, – оказалось, что мама вернулась раньше и пропалывала цветник у крыльца, стоя согнувшись в позе огородника, зажав юбку между ляжек и отвернувшись от калитки. Услышав, что кто-то вошел, она разогнулась, прикрыв от солнца глаза рукой, а тут на тебе – дочь!

– Это что-то новое… Выросла, значит, – прокомментировала Галина Игоревна новую прическу Василисы. – А что отец скажет? Или все равно?

– Мам, ну что ты как чужая? Мне нравится! – Василиса провела рукой по непривычно легкой голове. – Так легко! Необыкновенно! Жаль, что раньше вас слушала.

– А косы-то куда дела? – Галя намеренно проигнорировала выпад дочери. Что уж заводиться-то опять?

– Продала! Представляешь, мне столько денег за них дали, я и не ожидала. Мне парикмахер посоветовал одну женщину. – Василиса подошла к крыльцу, села на ступеньки, наблюдая, как мать выдергивает лишние былинки из земли вокруг цветов, и возбужденно рассказывала о своей сделке. – Она шиньоны делает из волос, ну, как у этих наших тетенек на работе.

Василиса встала, округлив руки на уровне груди, изобразила бюсты тетенек, потом взметнула руки над головой, обрисовав в воздухе подобие высоких причесок, смешно покачивая бедрами, показала, как движутся воображаемые дамы.

– Ну ты совсем, что ли? Поди, надурили тебя! Хотя, – Галя махнула рукой, – сама отрезала, сама и прогадала. Взрослая же, что уж теперь болтать! Иди-ка лучше переоденься и дуй за Маргаритой, она, правда, тебя может не узнать теперь, ну да разберешься.

– Мам, а давай мне ткань на платье купим на эти деньги? Тут хватит. – Она вытащила из кармана несколько купюр и гордо продемонстрировала их матери.

– Ага, вот-вот, кто-то умом зарабатывает, а кто-то космами! – раздосадованно произнесла Галя и отвернулась, продолжив полоть.

– Ну и ладно, сама, значит, куплю! – Василиса чуть постояла на ступеньках, раздумывая, подойти обнять мать или нет, чувствуя, что та жалеет о ее волосах, поэтому и злится, хоть вида не подает. Потом передумала, взлетела на три ступеньки вверх и, хлопнув дверью, исчезла в доме.

А вот папа, конечно, очень расстроился. Она боялась, что он будет бушевать, ругаться, может, даже за ремень возьмется – Василиса хорошо помнила, как он выдрал ремнем Игорька, когда тому было лет десять и отец застукал его с сигаретой. Василиса хоть и маленькая была, а как сейчас видела эту сцену «избиения младенца».

Ох, этого она боялась, но перетерпела бы. Ну, пошумит, пошумит и затихнет. А тут отец, как увидел ее, слова не сказал, просто махнул рукой и вышел курить во двор. Потом с ней неделю, наверное, не разговаривал, только каждый раз, как она мимо проходила или за стол к нему садилась, он отворачивался либо вообще уходил.

Не было для Василисы страшнее наказания, чем молчание. Ну не могла она молчать, ее кипучей и деятельной натуре нужны были эмоции, которых отец ее лишил. Лучше бы поорал чуть-чуть, как обычно, отчитал ее и мать-пособницу, – ясно же, что без матери не обошлось, отец только так мог думать, не мог же он предположить, что это она сама! Или мог? Как бы там ни было, а все постепенно сошло на нет, они так и не поговорили.

Навалились новые дела, она по-прежнему обрабатывала осетров, мела двор, работала в бухгалтерии и возилась с Ритой, словно была ее матерью. И это было очередное замалчивание. Ведь тогда, зимой, когда она лежала с температурой и страдала от потери любимого человека, вымещая на бабушке и матери свое отчаянное горе, отец тоже с ней так и не поговорил по душам.

Почему? Ну почему он с ней так? Нет, он заходил в комнату, проведывал ее, справлялся о здоровье, но словно это была не она, его любимая Васенька, а какая-то чужая девушка. Ей было так обидно и совершенно непонятно. Она несколько раз пыталась заговорить с отцом, но каждый раз он находил предлог и уходил от разговора. Так и жили теперь. Вроде семья и дела общие, а каждый в своем мире.

Август клонился к закату. День стал короче, жара чуть отпустила, давая себе волю лишь днем. Ночи бывали даже прохладными, напоминая о том, что еще чуть – и придет сентябрь, а там и октябрь. Яркая, красочная осень со своим легким бархатным характером, щедрым урожаем и работами по сбору и обработке этого добра. Уборка золотых жемчужин кукурузы, черного водопада семян подсолнечника, поздних и самых лежких ароматных, налитых яблок, медового терпкого винограда и свеклы-кормилицы.

Наташа вытащила из сарая новенький велосипед. С женской рамой – как она мечтала. На задний багажник придумала пристроить плетеную корзинку – подглядела в журнале «Бурда Моден», в одном из выпусков. Журнал приносила мама, которой сотрудница на работе давала его на несколько дней посмотреть и выкройки переснять. Очередь за журналами стояла как за валютой. Одна смотрит, три другие ждут.

Наташе же нравилось листать и разглядывать не столько модели в стильных платьях – это как раз Василиска любила посмотреть, приходя к ней в гости «на журналы», – сколько интерьеры вокруг, мелочи, детали. Так и разглядела велик модный. С низкой рамой, плетенкой на багажнике да еще и цвета сливочного мороженого. Восторг!

Выпросила у отца на шестнадцатилетие, немного спустя после того, как в станицу переехали. Он тогда на все был согласен, лишь бы она бунты против переезда в эту глушь не устраивала. Это же страшное дело, куда они ее увезли от элитной школы с подругами и крутыми парнями, которые все как один в институты поступили – полкласса в Бауманку, полкласса – в МГУ. Не то что она теперь тут в училище прозябает.

В общем, велик ей где-то достали, а она его сама перекрасила, корзинку нашла подходящего размера. Покумекала и решила ее тоже улучшить. Покрасила корзинку в бледно-лиловый цвет и искусственными цветами украсила, примотала на багажник, гордо заявив Василиске, что у нее велик в стиле «прованс».

Теперь и ездить научилась. Два года никак не могла, боялась чего-то. А тут за нее весной Василиса взялась, и все получилось. Теперь гоняет не хуже местных.

В Москве они