Вся левая идеология – как научная, так и утопическая – разработана теми, кто не ставил перед собой непосредственной задачи прийти к власти. Именно поэтому она была экстремистской и с очевидным презрением относилась к монархам, правительствам, законам, тюрьмам, полиции, армии, знаменам, границам, патриотизму, религии, общепринятой морали – то есть ко всему существующему порядку вещей. Мы еще помним, как левые силы во всех странах боролись против тирании, казавшейся непобедимой, и было легко предположить, что стоит свергнуть вот эту конкретную тиранию (капитализм), и социализм сразу же займет ее место. Более того, левые унаследовали от либералов некоторые весьма спорные верования, например: правда непременно восторжествует, подавлять означает губить самих себя или человек по природе своей добр, а злым он становится только под влиянием окружающих условий. Эта доктрина перфекционизма присуща почти всем нам, и именно под ее воздействием мы протестуем, когда, например, лейбористское правительство выделяет огромные средства дочерям короля или же проявляет нерешительность по поводу национализации сталелитейной промышленности. Однако, всякий раз сталкиваясь с жестокой реальностью, мы начинаем мучиться противоречиями, не желая в этом признаваться.

Первым серьезным ударом по левой идеологии стала русская революция. В силу целого ряда достаточно сложных причин практически все английские левые были вынуждены охарактеризовать режим, установленный в результате этой революции, как «социалистический», в то же время молчаливо признавая, что его сущность и практика чужды всему, что понимается под «социализмом» в самой Англии. В результате выработалось какое-то извращенное мышление, допускающее, что такое понятие, как «демократия», может иметь два несовместимых значения, а такие действия, как создание концентрационных лагерей или массовая депортация, – быть одновременно правильными и неправильными.

Следующим ударом по левой идеологии стал подъем фашизма, который своими успехами уничтожил свойственные левым силам пацифистские и интернационалистские устремления, что, однако, не привело к существенному пересмотру этой идеологии. Опыт фашистской оккупации убедил европейцев в том, что уже давно было известно из собственного опыта колониальным народам: классовые противоречия не имеют первостепенного значения, поскольку существует такое понятие, как общенациональные интересы. После Гитлера стало трудно всерьез рассуждать о «внутреннем враге» и о том, что национальная независимость ничего не значит. И хотя все мы об этом знаем и при необходимости действуем, исходя из данного знания, по-прежнему преобладает ощущение, что заявить об этом прямо означало бы совершить предательство. Наконец, самая большая трудность заключается в том, что левые силы сейчас у власти, и поэтому они обязаны взять на себя всю полноту ответственности, принимая выверенные решения.

Левые правительства почти всегда разочаровывают своих сторонников, поскольку, даже когда удается достичь обещанного ими процветания, обязательно возникает необходимость пережить трудный переходный период, о котором прежде если и упоминалось, то лишь вскользь. Вот и сейчас мы видим, как наше правительство, находясь в крайне тяжелом экономическом положении, вынуждено, по существу, преодолевать последствия своей же собственной пропаганды. Кризис, в котором мы находимся, – это не какое-то внезапное бедствие, типа землетрясения, и вызван он был не войной – она лишь усугубила его. Еще десятки лет назад можно было предвидеть, что произойдет нечто подобное. Начиная с XIX века наш национальный доход, который частично зависел от иностранных инвестиций, частично – от надежных рынков сбыта и дешевого сырья из колониальных стран, был крайне нестабильным. Было ясно: рано или поздно что-то пойдет не так, и мы будем вынуждены уравновешивать экспорт с импортом. И когда это произойдет, уровень жизни в Англии, включая качество жизни рабочего класса, неизбежно снизится, по крайней мере, на какое-то время. Однако левые партии, которые громогласно выступали против империализма, никогда вразумительно не разъясняли этих фактов. Иногда они были готовы признать, что британские рабочие в определенной степени живут за счет обворовывания стран Азии и Африки, но при этом они всегда стремились создать впечатление, что мы, отказавшись от награбленного, как-то сумеем сохранить свое процветание. А ведь рабочих, главным образом, и завлекали социалистическими идеями, утверждая, что их эксплуатируют, – тогда как грубая правда заключалась в том, что в действительности они сами выступали в роли эксплуататоров.

Сейчас, судя по всему, наступил момент, когда условия жизни рабочего класса невозможно сохранить на достигнутом уровне, не говоря уже об их улучшении. Даже если мы заставим богатых уйти, народным массам все равно придется либо меньше потреблять, либо больше производить. Не преувеличиваю ли я масштабы хаоса, в котором мы оказались? Возможно, это так, и я буду только рад обнаружить, что ошибаюсь. Однако мне бы хотелось подчеркнуть, что сама эта проблема не подлежит откровенному обсуждению среди людей, придерживающихся левой идеологии. Такие меры, как снижение зарплаты и увеличение продолжительности рабочего дня, считаются по сути антисоциалистическими и, следовательно, должны быть изначально отвергнуты, какой бы удручающей ни была экономическая ситуация. Гораздо безопаснее уклоняться от решения проблем, притворившись, что мы можем все исправить, перераспределив существующие доходы.

Принять ортодоксию – значит навсегда унаследовать неразрешенные противоречия. Возьмем, к примеру, тот факт, что все разумные люди испытывают отвращение к индустриализации и ее последствиям, но при этом они осознают, что борьба с бедностью и освобождение рабочего класса требуют наращивания ее масштабов. Или же вспомним, что некоторые абсолютно необходимые работы выполняются только по принуждению. Вот еще одно противоречие: невозможно успешно осуществлять внешнюю политику без наличия мощных вооруженных сил. Подобных примеров множество. Каждый раз напрашивается вывод, который совершенно очевиден, но доступен лишь тем, кто не подвержен влиянию официальной идеологии. Обычная же реакция в таких случаях – задвинуть вопрос, так и не получивший ответа, в дальний угол своего сознания и продолжать жонглировать фразами с противоречивым смыслом. Нет нужды долго рыться в периодических изданиях, чтобы обнаружить последствия такого мышления.

Я, конечно же, не собираюсь утверждать, что духовная бесчестность свойственна одним лишь социалистам и представителям левых сил или что она в наибольшей степени распространена среди них. Дело в том, что принятие любой политической доктрины, по-видимому, просто несовместимо с литературной честностью и принципиальностью. Это в равной степени относится к таким движениям, как пацифизм и индивидуализм, хотя они и заявляют, что находятся вне повседневной политической борьбы. На самом деле все слова, кончающиеся на «изм», похоже, влекут за собой атмосферу пропаганды. Верность той или иной общественно-политической группировке необходима, однако, пока литература остается продуктом деятельности индивидуумов, для нее такая приверженность подобна яду. Как только та или иная доктрина начинает воздействовать на литературу – пусть даже вызывая с ее стороны лишь неприятие, – результатом становится фальсификация, а зачастую и фактическое разрушение