Политическому деятелю легко закладывать такие виражи, но с писателем дело обстоит иначе. Если по указанию «сверху» ему предписано менять свою позицию, он должен либо лгать об истинных чувствах, либо решительно подавлять их. В любом случае он разрушает свой творческий потенциал. Писателя не только покинут новые, свежие идеи, но и сами слова, которые выходят из-под его пера, будут казаться мертвыми. В наше время политическая литература практически полностью состоит из готовых фраз, скрепленных между собой, как детали детского конструктора. Это неизбежный результат самоцензуры. Чтобы писать простым, ясным и понятным языком, следует думать бесстрашно, а если человек думает бесстрашно, он не становится политически ортодоксальным. В «эпоху веры» могло быть и по-другому, ведь тогда господствующая религия установилась уже давно и не воспринималась слишком серьезно. В этом случае человек мог или мог бы освободить основную часть сознания от воздействия официального вероучения. Тем не менее стоит отметить, что на протяжении единственной эпохи веры в истории Европы проза практически исчезла. За весь период Средневековья почти не появлялось произведений художественной прозы, а исторических сочинений было немного. Властители умов средневекового общества выражали свои самые глубокие мысли на мертвом языке, который практически не изменился за тысячу лет.

Тоталитаризм, однако, приносит не столько эпоху веры, сколько эпоху шизофрении. Общество принимает тоталитарные формы, когда его структуры становятся вопиюще искусственными, то есть когда правящий класс утрачивает свои функции, но удерживает власть силой или обманом. Такое общество, как бы долго оно ни существовало, никогда не сумеет стать терпимым или интеллектуально стабильным. Оно не решится ни на правдивое изложение фактов, ни на эмоциональную искренность, потребные для литературного творчества.

К 2050-му, если не раньше, никто по-настоящему не будет владеть староязом. Вся литература прошлого будет уничтожена. Чосер, Шекспир, Мильтон, Байрон останутся только на новоязе, но не просто измененными, а значащими прямо противоположное. Изменится даже литература Партии. Даже лозунги. Откуда появится лозунг вроде «свобода – это рабство», когда упразднят само понятие свободы? Вся атмосфера мышления станет другой. Фактически, мышления в нашем сегодняшнем понимании уже не будет. Правоверность означает отсутствие мысли и самой необходимости в ней. Правоверность бессознательна.

«1984»

Однако нет необходимости жить в тоталитарной стране, чтобы быть развращенным под влиянием тоталитаризма. Само по себе распространение определенных идей может стать ядом, который, отравляя атмосферу, исключает для литературы одну тему за другой. Везде, где существует ортодоксия – или же две ортодоксии, как нередко случается, – хорошая литература исчезает. Это наглядно продемонстрировала гражданская война в Испании. Для многих английских интеллигентов она стала серьезным потрясением, но они не сумели искренне написать об этом. Существовало только две вещи, которые разрешалось говорить о войне, и обе были откровенной ложью. В результате на эту тему было напечатано огромное количество статей – однако почти ничего стоящего для прочтения.

Сложно сказать, воздействует ли тоталитаризм на поэзию столь же пагубно, как на прозу. В силу целого ряда причин поэту все-таки несколько легче творить в авторитарном обществе. Во-первых, бюрократы и другие лица из числа «прагматиков» обычно слишком презирают поэта, чтобы интересоваться его сочинениями. Во-вторых, то, что он пытается выразить, – то есть что будут «подразумевать» его стихи, если изложить их в прозе, – ему самому не особенно важно. Мысль, заключенная в стихотворении, всегда проста и для этого текста не более существенна, чем для картины изначальный сюжет. Стихотворение – это сочетание звуков и ассоциаций подобно тому, как картина – это сочетание мазков. Более того, в коротких отрывках поэтического текста, например в припеве песни, поэзия вообще может обходиться без смысловой нагрузки. Именно в связи с этим поэту довольно легко избегать опасных тем и не высказывать ереси. Даже если он ее по оплошности допустит, у нее есть все шансы остаться незамеченной. Однако основное отличие хороших стихов от хорошей прозы заключается в том, что они не обязательно являются результатом индивидуального творчества. Некоторые поэтические жанры, такие как баллады, или же, с другой стороны, искусственные стихотворные формы могут создаваться совместно целыми творческими коллективами. Слагались ли древние английские и шотландские баллады отдельными авторами или же их придумал народ, остается спорным вопросом – в любом случае они не индивидуальны в том смысле, что постоянно изменяются, передаваясь из уст в уста. Даже в напечатанном виде не встретить двух совершенно одинаковых версий той или иной баллады. Многие примитивные народы сочиняют стихи сообща. Кто-то начинает импровизировать, очевидно, аккомпанируя себе на каком-то музыкальном инструменте. Когда первый певец замолкает, другой добавляет строку или рифму, и так продолжается до тех пор, пока не появится на свет целая песня или баллада, конкретный автор которой останется неизвестным.

В прозе столь тесное сотрудничество невозможно. Серьезную прозу пишут в одиночестве, тогда как вдохновляющее осознание себя частью творческого коллектива действительно благоприятствует особому типу стихосложения. Стихи – пусть и не гениальные, но в своем роде хорошие, – способны выжить даже при самом суровом инквизиторском режиме. В обществе, где свобода и индивидуальность уничтожены, все равно существует потребность либо в патриотических песнях и героических балладах, прославляющих победы, либо в изощренной стихотворной лести. Такие вирши можно писать по заказу или же сочинять их совместно, в соавторстве, при этом не обязательно отказывая им в художественной ценности. Проза – другое дело, поскольку прозаику не сузить круг своих мыслей, не уничтожив творческое воображение.

Однако история тоталитарных обществ или групп людей, придерживающихся тоталитарных взглядов, свидетельствует о том, что потеря свободы негативно сказывается на всех формах литературы. Немецкая литература практически исчезла во времена гитлеровского режима, и в Италии ситуация в этом отношении была не менее печальной. Русская литература, насколько можно судить по переводам, пришла в заметный упадок с первых дней революции, хотя некоторые поэтические произведения кажутся лучше прозаических. За последние 15 лет было переведено очень мало русских романов, заслуживающих серьезного к себе отношения. В Западной Европе и Америке значительная часть литературной интеллигенции либо состояла в коммунистической партии, либо активно сочувствовала ей, однако все это левое движение создало чрезвычайно мало книг, достойных прочтения. Ортодоксальный католицизм, судя по всему, оказывает серьезное негативное воздействие на определенные литературные формы, особенно на роман. Много ли наберется за последние 300 лет добрых католиков, которые были бы одновременно хорошими романистами? Все дело в том, что отдельные темы несовместимы со славословием, и тирания – одна из них. Еще никому не удалось написать стоящую книгу,