Петрищев, делая глотательные движения пересохшим внезапно ртом, повторял в трубку:

— Слушаюсь. Понимаю. Через полчаса разрешите быть у вас?..

Он положил трубку, вытер пот на лице и на шее, сел в свое кресло и каким-то вообще-то несвойственным ему рокочущим голосом сказал главному инженеру и коммерческому директору (всех прочих секретарша успела выгнать):

— Ну вот. Доигрались. С чем вас и поздравляю… Вызывают к самому, — слышали?

Оба помощника вежливо помолчали, как молчат, узнав о смерти кого-то, а потом коммерческий сказал:

— А зачем вызывают? Как вы думаете?..

— Обнять и поздравить с днем ангела! — съязвил инженер. — Ясно зачем: уж, наверное, что-нибудь такое «выдающееся» из нашей продукции попало на глаза там в министерстве…

— Но что именно? — развел руками коммерческий и блудливо глянул на Петрищева.

— Не знаете? — продолжал главный инженер, — а я скажу. Кофточки, которые вы третьего дня отгрузили в универмаг.

— Кофточки? В универмаг?! — коммерческий директор очень неубедительно разыграл недоумение.

И тут вступил в беседу сам Петрищев. Все еще невнятно рокоча слова где-то в глубине глотки, он переспросил:

— Не знаешь, какие кофточки? А я тебе напомню какие: те бурые с серыми зигзагами на боках.

— Ах эти… а разве… Как будто бы мы их решили не отгружать… тем более… хотя — позвольте… кажется, да. Небольшую партию мы все-таки Кировскому универмагу…

— «Небольшую»! — не унимался инженер. — А сколько штук этих балахонов надо увидеть министру, чтобы оценить по достоинству и фасон, и красители, и качество вязки, и…

— Ладно! — отрезал вдруг Петрищев окрепшим голосом. — Что-то ты уж больно разошелся, инженер! Будто эти кофты не под твоим техническим руководством создаются…

— Под моим… Не отрицаю. Но я просил их слать прямым рейсом — на периферию. Деревня все возьмет!

— А вот и нет! (Это сказал коммерческий.) Вы теперь забудьте, что деревня все кушает. Мне на той неделе такую рекламацию прислали за рейтузы — и откуда же? — из Весьегонского района! Из самой глуши, ежели по-старому считать…

Директор, не слушая больше, поднялся и пошел к двери.

— Машину мне! — крикнул он в смежную комнату. А затем, повернувшись к своим помощникам, добавил: — Но хотел бы я знать: кто мог навести министра на эти кофты?!

— Я знаю — кто! — без паузы отозвался главный инженер, — наш моторист Мирохин. Кто же еще? Вы помните: как он обо мне и о вас говорил на производственном совещании?.. Прямо так и сказал: не перестроимся, дескать — это мы, то есть, с вами, если не перестроимся, — так он, видите ли, обратится в печать. А зачем ему — в печать, когда проще воспользоваться теперешним моментом — и письмишко туда…

— В министерство?

— Угу. А как же? Ох, я этого типа давно раскусил!.. Удивляюсь только, Иван Степанович: почему вы его до сих пор терпите на фабрике?! Я даже так скажу: держать Мирохина у нас на предприятии, с вашей стороны, — просто самоубийство! Харакири, — как говорят японцы.

— А ты тово, — угрюмо произнес Петрищев, — ты составь приказ об его… ну, вообще об отстранении от работы. Конечно, мотивчики подбери поосторожней… И все! И отчислим. Мне тоже, знаете ли, свои нервы дороже. Никаких «харакири» мне не требуется!..

Снова помощники замолчали и поиграли бровями в знак сочувствия.

А через сорок минут Петрищев несмело входил в кабинет министра, на всякий случай захватив с собой в портфеле бухгалтерские балансы фабрики за последние четыре года.

Министр привстал навстречу, пожал Ивану Степановичу руку и сказал:

— Пожалуйста, садитесь… Вы меня извините, если я посмотрю при вас вот — бумагу?..

Петрищев вежливо зашипел в знак того, что ни в малой мере не возражает, и опустился в кресло у самого стола.

Министр водил пером по строчкам длинного письма, кое-где исправляя знаки препинания, цифры и буквы, сверялся с другими документами, лежавшими рядом на столе. А потом, не отрывая глаз от бумаги, начал:

— Хочу поблагодарить, товарищ директор, за кофты…

Тут внимание министра снова отвлекли цифры, встретившиеся все в той же бумаге, и он замолчал. А Петрищев мгновенно побагровел, и в голове его пронеслась такая мысль: «Ого!.. Дело, выходит, дрянь, если не просто критикует, а еще — с издевочкой, с песочком, так сказать!»

— Н-да, — продолжал между тем министр, — вот уж всем вы угодили… И фасон такой прекрасный…

— Товарищ министр! — начал Петрищев. Он задумал свою речь произносить твердым и громким голосом, но тотчас же услышал, что из горла вылетает жидкий шепоток с каким-то посторонним сипением. Правда, Петрищев немедленно поправился: он повторил свое обращение, почти что крича. — Товарищ, кхм, министр! Фасоны не всегда зависят от нас…

Министр поднял голову, бросил на Петрищева быстрый взгляд, снова наклонился к документам на столе и заметил:

— Ну, особенно скромничать тоже нечего. К этому фасону вы имели прямое отношение…

— Кто? Я?.. Кхм…

— А вы что — отказываетесь от этого?

— Нет, почему?.. Конечно, я, как руководитель фабрики, обязан знать все, что делается на предприятии и…

Министр засмеялся и с иронией заявил:

— Скромник какой — а?.. «Я, говорит, не я и лошадь не моя». Но мы-то тоже знаем, как это делается…

— Кхм… Нет, почему?.. Лошадь, конечно, моя… То есть, фабрика моя… И кофты тоже…

Петрищев начал захлебываться, словно у него во рту был горячий суп. Он заговорил с большим жаром:

— Я лично готов за это отвечать, но учтите, товарищ мини…

— Кстати: а кто вам дал такие прекрасные узоры? — перебил министр.

— Узоры?.. Узоры мы это… кхм… получаем из главка путем альбомов и даю вам слово: мы ничего не меняем из того…

— А зачем менять? Лучше узоров и не надо…

Теперь перебивать начал Петрищев:

— А насчет расцветки, — забормотал он, — кто же мог знать, что она после закрепления станет такою?..

— Какою — «такою»? — министр внимательно посмотрел на Петрищева.

— Ну, вообще, — такою… Серо-буро-малиновой, что ли…

— Что, что, что? — на лице у министра появилось удивление и даже, мы бы сказали, любопытство. — Вы считаете, что ваши кофточки — серо-буро-малиновые?

— А что же делать, товарищ министр? Совершили ошибку — значит, надо признать! Меня так учили! — Петрищев ощутил даже радость в этом раскаянии. — Другой раз не допустим! Заверяю вас!

Министр положил в сторону ручку и глядел на Петрищева не отрываясь.

— Та-ак! — произнес он.

Петрищев счел это «так» поощрением и, как говорится, «поднажал», признавая свои заблуждения. Он высказывал теперь громко и бодро, словно перед многочисленной аудиторией:

— Товарищ министр! Разрешите вас заверить, что руководство нашей фабрики и лично я целиком и полностью признаем свою ошибку в отношении отношения к этой некрасивой… нет! — что я говорю?! — к этой безобразной и даже бракованной продукции. Мы даем слово