Вихрастый толкнул спиною дверь на площадку. Весь путь к двери он пятился задом, боясь, что его будут бить, если он повернется спиной к пассажирам. Теперь он последний раз, опасливо поводя головой, огляделся. Улыбка исчезла с его лица. Откровенная ненависть расширила узкие глаза и блеснула в них странным, неожиданным огнем… Вихрастый еще два раза шагнул назад и с силой захлопнул за собою дверь, оказавшись в тамбуре. Резкий стук двери заставил вздрогнуть прежде других — самого вихрастого.

А поезд медленно прокатился еще метров пять и остановился. В паузе, которая царила в двенадцатом вагоне, особенно явственно раздалось лязганье буферов. И тогда тот же низкий девичий голос словно подвел итоги:

— Какая же гадина была среди нас!..

На этой станции из двенадцатого вагона никто, кроме вихрастого, не вышел на платформу. Впрочем, и из других вагонов пассажиры не спускались по ступеням тамбуров: чересчур короткой оказалась стоянка…

Когда же после трехминутной паузы снова лязгнуло под вагонами, и поезд, пыхтя и содрогаясь, тронулся в путь, двенадцатый вагон был охвачен оживлением: все говорили наперебой, и было непонятно, кто с кем согласен, а кто с кем расходится во мнениях по поводу дезертирства вихрастого…

Сам вихрастый стоял в это время на пустынной платформе полустанка и мотал головой, провожая взором вагоны уходившего поезда. Все скорее приходилось ему поворачивать подбородок, чтобы оглядеть очередной вагон и успеть посмотреть на следующий… Глаза вихрастого расширились еще больше. Теперь уже не только ненависть, но и дремучая звериная тоска пылали в них. А в наступивших сумерках поезд, светясь теплыми оранжевыми пятнами окон, все скорее покидал полустанок и вихрастого с заплечным мешком. Из вагонов доносились веселые молодые голоса, слышались звуки гитар и аккордеонов. Вихрастый почувствовал, как тревожно сжалось его сердце — сердце человека, выброшенного из обжитого и уютного, пусть и кратковременного жилья и оставшегося где-то в незнакомом месте. Особенно обидной была мысль, что там — в поезде — о нем забудут мгновенно! А ему — вихрастому — так хотелось теперь обратно на застеленную уже койку.

Вот и последний вагон, виляя задней стеной и подмигивая красным сигнальным фонарем, пронесся мимо. Шумы поезда стали стихать. Зазывно протрубил паровоз.

Вихрастый сжал кулаки и грязно выругался. Он все еще не мог отвести глаз от поезда. Тоска и тревога полностью овладели вихрастым. Красный фонарь удалявшегося поезда был еще виден, он словно запрещал ему что-то, отлучал его от людей, от всех тех, кто ехал сейчас весело и радостно туда, куда позвала молодых людей страна…

СЛАБЫЙ ХАРАКТЕР

— Я, конечно, сам виноват: характер у меня чересчур мягкий. И к тому же я ее очень любил, эту Ваву… А ее мамаша мне сказала прямо:

— Моя дочь выйдет замуж исключительно церковным браком. Вы это учтите, молодой человек!

Я ей тогда же ответил:

— Я же ж — комсомолец. Я лично стою на марксистских позициях с раннего детства. Как я могу венчаться в церкви?

А она:

— И пожалуйста. И можете потом даже в партию входить, я всецело — за. Не такие уж мы глупые, чтобы не понимать, что в наше время с этого дела тоже бывает польза. Но это — потом. А сперва будьте любезны — «Исайя, ликуй!»…

Так у них в церкви поют при венчании. Мне это пришлось выслушать своими ушами…

Ну безусловно, я много раз пытался уговорить Ваву расписаться со мною в загсе, минуя церковь. Но Вава чересчур уважает свою мамочку и боится ее. Она проплакала пять суток подряд — Вава, но от религиозных предрассудков не отказалась. И тогда я в порыве страстной любви к данной Ваве совершил роковую ошибку: я дал согласие на венчание в церкви. Тем более будущая теща мне пошла навстречу. Она заявила:

— Пожалуйста, никакой такой помпы мы делать не будем. И вы можете скромненько прийти в церковь сами по себе, как будто гуляя… А после — ищи-свищи: был обряд, не был — никто толком не будет знать, и вы можете делать себе карьеру как марксист или кто хотите…

Нет, я, безусловно, не стал идейно на такую позицию. Я просто хотел соединиться с моей любимой девушкой, тем более что тогда я еще не знал, какая она есть глубокая мещанка с мелкобуржуазной психологией и огромным количеством предрассудков. Она же от меня сама отказалась, когда… Ну ладно, изложу по порядку.

Как мы договорились, по традиции невесту повезли в церковь на легковой автомашине. На голове у нее — у невесты то есть — кисейная фата, белые искусственные цветы тоже на голове и букет настоящих цветов в руках. А я должен был дойти туда отдельно самым незаметным образом — пешком, не выделяясь среди прохожих, поскольку поселок у нас — небольшой, и все всё узнают моментально.

Вот, значит, я иду пешочком, делаю вид, что никуда не тороплюсь. Рассматриваю витрины в торговой сети, читаю газеты на щитах, плакаты и так далее. Но направление имею в сторону церкви. И надо же случиться, что на расстоянии двух домов от храма я встречаю секретаря нашей комсомольской организации Степана Вихрова. Именно его!.. Вихров мне говорит:

— Здорово, Воронкин, чем можешь порадовать наш молодежный коллектив? Что-то я тебя давно не видел. Сползаешь из актива, да?

Я выдавливаю себе на лицо улыбку и блеющим голосом возражаю:

— Отнюдь! Я всегда — тут, при вас, всегда на подхвате. Это ты, секретарь, загордился, пренебрегаешь рядовыми комсомольцами…

Вихров меня хлопает по плечу:

— Валяй, крой, обожаю критику снизу! Куда идешь?

При этих словах у меня лично в животе будто лопнула струна на гитаре. И это только от одной мысли, что что будет, если Вихров узнает, к у д а  именно я иду!.. Но я нахожу в себе силы ответить:

— А никуда… гуляю, пока начнется девятичасовой сеанс в клубе: у меня взяты билеты… Ох…

— Ну погуляем вместе… Что ты сказал?

— Я?.. Я ничего не сказал… Ох!.. Это у меня такая икота… то есть заикание… то есть скорее — изжога…

— А мы с тобой сейчас газировочки тяпнем, оно и пройдет… Вон — тетка торгует…

А пока мы пьем газировку, к церкви подъезжает именно тот автомобиль с моей невестой. Вихров увидел, как выгружают Ваву с фатой и цветами, и говорит:

— Гляди, гляди, гляди: свадьба церковная! Идем туда поближе, интересно посмотреть: кто будет венчаться?!. Что