вдруг мы оказываемся посреди густого, непроглядного таежного безмолвия, в окружении мрачной роскоши, до неразличимости заполнившей собою сумеречное пространство… Пути не видно, еловые лапы напрочь разметали его, а стволы выдавили в небо то, что ещё оставалось, приподняв островерхими кронами, оттенив до гротеска – тусклого, синеватого, расплывчатого куска… Но это нас не смогло ни испугать, ни даже потревожить. Наоборот, мы были рады видеть перед собой коряги и корни, брести по настоящему лесу, встреченному здесь, на Урале, можно сказать что впервые!.. По сравнению с ним Пятиречье – робкий, мелодраматичный набросок… Лесное гнездовье Тумболовы, уплотнившее горные подножья, представляется жесткой иерархией всего живого, где нет времени на раздумья, где пространство и время научились сжиматься, заключив между собой союз заполнить мир до краев… Можно сказать, в этом лесу одновременно теряешь и находишь, насилу идешь, когда все будто заклято стоять на месте, и ощущения обостряются до предела. Лиственницы огромны, утонувшие в бледной траве черные водяные ямы глубоки, а соцветия аконита имеют ядовитый синюшный оттенок, будто бы украденный у небосвода, а затем измененный злой волей себе под стать… Ни дорог, ни троп, кроме хаотичных медвежьих, то и дело упирающихся в корчины, здесь нет, а та, что приводит сюда, больше похожа на недоразумение, чем на путеводную нить. Потому что не может быть никаких путей у такой черноты.
Пропетляв в заросших протоках ручья, расширившегося только к устью, отличаем, когда это становится возможным, его борта и, выбравшись из высокотравья, окончательно спускаемся к Тумболове. Что же видим? Лес разбегается в сторонки и высвобождает пространство для плотно устеленной низким ягодником поляны, напоминающей темно-зеленое футбольное поле. Край его – высокий берег Тумболовы с видом на реку в обе стороны, горы впереди. Костер раскуриваем как можно ближе к реке, не решаясь посягнуть на нетронутые узоры ковра, за дровами ходим босиком, предоставив полный отдых ногам. Как-то все это необычно выглядит после холодных камней, льда и мрачного леса. Вид на запад галантно заслоняет расписная лиственница, будто собранная из отдельных частей. Её ветки, грациозно разнесённые в стороны, больше похожи на самостоятельные элементы, чем на естественные отростки. Удобно устроившись на краю обрыва, наблюдаю сквозь них, как вода золотится в огнистом игрище заката. Горы завтрашнего перехода мерещатся рваными дырами, снегом, грозят непреодолимой высотой. Я уверен, новый день будет снова не таким, как всегда. Очередной день из вереницы других, ничуть между собой не похожих, если не сказать больше. Как эта вереница разнится с городскими рабочими буднями, обезличивающими значение цели, слитыми в одну серую полосу мглы, застилающую горизонт, не имеющую ничего общего с представлениями о путешествиях. А здесь каждый день – это отдельная, начатая и завершенная маленькая жизнь, подобная сказанию или саге. Вокруг дичь, полное отсутствие цивилизации, а я в восхищении, смотрю без страха и упрёка – рад, что живу. Мое существование возвышенно, как горные пространства вокруг, и полно божественного предначертания… Величественная тишина, сумерки, наступившие сегодня впервые, огонь на самом краю земли, у реки, видный далеко – все эти моменты никогда не повторяются и будто бы я сам состою из них. Нет, чувства никогда не обманывают, просто они рассказывают совсем о другом… Живущему в городе бесцельные брожения по тайге представляются абсурдным и иррациональным предприятием, а здесь одним взмахом невидимой руки это представление смывается, как последние признаки лютой зимы. Ты стоишь, и всего-то, что делаешь – смотришь в даль – нет ни торопливости, ни занятости, а выглядит это так, что жизнь оказывается полна движения и целей. И, что самое важное, чувствуется внутренний покой, которого нам обычно так не хватает!..
Перед тем, как отойти ко сну, долго сидим у большого костра, сосредоточенно молчим, вслушиваемся в мир. Огонь мерно трепещет, и от долгого взгляда на него кажется, что края всполохов начинают чернеть. С наступлением ночного времени шум реки отдаляется, в нем все чаще проскальзывают стеклянные нотки. Этот тонкий звук завлекает, так и хочется проследовать за ним в никуда. Пугающая неизвестность, это же так интересно!
День дров
Жарко, комаров много. Изменили планы и сразу к югу, в истоки ручья, на подъем вдоль массива Игядейегана, пойти не отважились, – что-то они выглядят сурово, да и, судя по карте, там, наверху, на подходе к Чигим-Харуте, нежелательное понижение в рельефе. Решили подниматься по соседствующему с запада ручью, более пологому.
Пересекли Тумболову и ступили на тропу
– Какая приятная неожиданность! – констатирует Иван. – Оленеводы – наши друзья. Мы их вечные должники!
– Будем вдвойне радоваться, – резюмировал я. – Половину пути до Кожыма прошли.
Через несколько километров открытой тундры тропа уткнулась в пригорок, на котором, приметное еще издали, нас поджидало необжитое в этом году стойбище оленеводов. Эмалированные чашки и прочая утварь заботливо сложены в ожидании хозяев, заготовлены дрова, а людей нет. Во все стороны разбегаются тропы, одна, самая набитая, выводит через пойменный кустарник к реке. Мусор, кроме обломков оленьих рогов да рваных сапог, отсутствует. И по сей день оленеводы – это дети природы, почитающие её. От стоянки по одной из троп выходим к нужному нам ручью и начинаем подъем по нему. Здешние распадки по растительности уже сильно отличаются от тех, что нам встречались в самом начале маршрута. То и дело упираешься в кряковистый кустарник, камни скрывает большая трава. Ветра нет, в распадке парун, идти тяжело, душно, пот застилает глаза, течёт по спине, поэтому окунаемся в ручье почти через каждый километр, и только выше, в тени наледей, чувствуем обнадёживающую прохладу. У границы зоны кустарника наламываем по охапке сушняка, предполагая хорошенько отдохнуть наверху. Основной подъем, как всегда – долог, берётся в три пота, а на этот раз ещё и тянется бесконечно! Хорошо, что пошли дорогой хоть и более длинной, но легкой – менее крутой. Снежник тянется за снежником, увал поднимается за увалом, истоки ручья давно позади, а конца пути все не видно. Но предел наступает любому целеустремлению, каким бы невозможным и затянувшимся оно ни было, и, как правило, уверенному в себе человеку всегда нечего терять и беспокоиться тем более не о чем. Водораздел появляется, рассматриваем новые горы с него. Слева пестреют нежной зеленью истоки Нелкаегана, в другой стороне змеевидной долиной вгрызается в хребет Северная Чигим-Харута. Совсем справа обзор закрывают скалы, мы останавливаемся на отдых у наледи подле них, на границе Европа – Азия, располагаемся среди камней. Закат высветляет тундру до сверхлиричной желтизны, такой трогательной, что с каждой секундой смотреть на неё становится всё печальней…
