солнце. Что за оказия… А через минут тридцать установилась обычная для этого сезона погода, о сильном дожде напоминали лишь блестки на коротких листочках прижавшихся к земле стеблей да лужицы на запестревших, оправившихся лишайниками от затянувшейся сухости камнях. Стараюсь не упускать момент, поднимаюсь ко вчерашнему перевалу, решив сфотографировать останцы при других условиях освещения. Над высотами ещё куражатся облака, прожигаемые солнечными лучами, наблюдаю через объектив фотоаппарата эту извечную борьбу, всегда захватывающую грандиозностью развертывающихся событий, и в моментах, недоступных скоротечности зрительного процесса, запечатлеваю её на фотоаппарат. Затем спускаюсь обратно в лагерь, где обедаем. На маршрут выходим ближе к вечеру, во второй половине дня. Прошли сутки со времени нашего прибытия в долину, а кажется, что случилось это минут тридцать назад… Время совсем перестали ощущать, оно у нас теперь исчисляется не меньше чем днями, которые бегут со скоростью работы затвора фотоаппарата: хлоп – день, хлоп – ещё один. Сам вопрос нашего существования сжался в тугой клубок, полный таинственных напряжений, мудрости осознания пережитого, но ничего, кроме нескончаемого, как сам путь до Кожыма, прекрасного чувства умиротворения, не тревожит нас более. Даже побаливающая на середине маршрута нога не так беспокоит меня теперь, как в другом месте чувства, когда опаздываешь на работу. И вроде бы я отдаю себе полный разумный отчёт во всех своих начинаниях и ощущениях, зная, что за чем следует, но вот – на деле получается, что далеко нет…
Прощаюсь с каньоном: жаль, что я больше никогда не увижу его!.. В последний момент мне приходит в голову мысль задержаться здесь на день и подняться в самые верховья Чигим-Харуты, к горе с колдовским именем Игядейтайкеу, освоив западный борт долины, чтобы полностью увидеть каньон, но палатка уже собрана, поздно думать об этом. Больше не оглядываюсь, иначе, и в самом деле, останусь в этих горах навсегда, где так чисто, свежо, открыто, многопланово, мистично, что не идёт ни в какое сравнение с теснотой и духотой городской жизни, где приходится обходить пыльные заборы, преодолевать бессмысленные заграждения, разглядывать сквозь решётки возможные пути, протискиваться вперёд. Я так сросся с размеренным чувством свободы, что даже палатка мне кажется невыносимой и душной; если бы не комары, на ночь оставался бы спать у костра. И я вдруг понял, что каждый наш шаг безвозвратно приближает меня к дому, чего я не хочу больше всего на свете, потому и оттягиваю момент своего возвращения… Да, однозначно, что область дикой природы пролегает за пределами человеческого… И я ещё больше начинаю сомневаться в ценности людских отношений, так ли они незыблемы и важны? К чему приведут меня пути людские, вариантов немного… А здесь? Область по ту сторону человеческого не может быть исследована. Как я нашел вчера дрова, я и сейчас не в состоянии объяснить: пяток шагов в сторону и всё, они бы так и остались гнить среди камней. Да ещё эти поздние встречи… Жизнь, чем на самом деле являешься ты?
Плесни-ка, друг, в бокал вина!
У нас зарок: мы пьём до дна.
Нам не дано, за что, узнать.
За жизнь! За мир! За нас опять!
За этот день! За этот миг!
Ого, да ты готов, старик!
Ты ж только что судьбе грозил.
Очнись! Чего? Уже налил.
Ну ты совсем… А как кричал!
Казалось – сил, и вдруг упал.
Кажись, я тоже, не в себе…
Прости… Прилягу на тебе.
Следуем узкой долиной Северной Чигим-Харуты на юго-восток. Она клонится всё западнее и постепенно расширяется, затем поворачивает на девяносто градусов в другую сторону и становится одной километровой по ширине полосой, вытянувшейся вдоль двух скалистых разноименных массивов на много километров вперёд. По обеим сторонам долины чернеют гнилыми зубьями останцы, напоминающие вчерашние фигуры, и у меня уже не хватает сил бегать к каждому из них. Появляется кустарник, оленьи тропы тянутся с гор и постепенно сплетаются в одну. По тундре идти легко, камней нет, местами сохранять приличную скорость мешает кочкарник, но мы стараемся упреждать этот момент, заранее начиная огибать места его распространения. Ваня отстает, меня же, наоборот, предчувствие чего-то прекрасного, отрадным теплом отзывающегося запазухой, всё торопит и торопит вперёд. В какой-то момент посещает мысль, что сегодня мы обязательно увидим людей, и мне уже чудится запах дыма, но, чем ближе мы подходим к слиянию Харуты с Кушвожем, тем меньше от этой надежды остаётся в живых. За километр перед стрелкой начинаются сплошные останцы трёхсемиметровой высоты, торчат посреди малахита ковровой зелени, как возникшие из-под земли, их несколько десятков на небольшой площади. Справа по ходу движения в обрывистом склоне долины вообще дыбятся какие-то пики в форме стрекал стрел, слитые книзу в единое основание и торчащие, как из колчана. Место замечательное, есть что посмотреть и сфотографировать, поэтому останавливаемся здесь на ночевку, устраиваемся поудобнее у экспрессивно изогнутого останца, будто некогда испуганного и резко выгнувшегося в прыжке зверя, окаменевшего от ужаса. Я отправляюсь за дровами к ближайшей полосе кустарника и тут, ниже по течению, километрах в двух от нас, замечаю чумы.
Люди! На глаза набегают улыбчивые слёзы, дрова вываливаются из рук. Бегу к Ване сообщить радостную новость, ибо он тоже, как и я в первый момент, ни на что не обращает внимания от усталости, занявшись последним действием на сегодняшний день – священным разведением огня. Радость наша не знает границ, но в гости всё же решаем сегодня не идти, ограничиваемся большим костром, видным издалека. Оленеводы обязательно заметят, и будут думать, что это за гости пожаловали в их владения. На поднявшемся низовом ветре огонь разыгрался не на шутку, стал кропить искрами, швырять их в лицо, заклубил всполохами, вздул будто горном. Первобытное зрелище, развернувшееся в окружении безмолвствующих каменных изваяний, раскидывающих огромные дрожащие тени, было потрясающе интригующим!.. Ваня давно заснул, а я всё сидел и сидел у костра, не в силах оторваться от созерцания его и переливов теней им образуемых. Неожиданно из темноты выпрыгнул зайчишка, обежал световой полукруг, заглянул между рюкзаков, обнюхал палатку, потом посмотрел в упор на меня. Я замер, конечно, но огонь сверкал в моих зрачках, и это напугало зверька, он тут же исчез в том направлении, откуда явился. Сколько мысли несли его действия, мне и сейчас трудно поверить! Он заглянул узнать, кто пришёл, это было ясно, как небо над головой. Как же мы, люди,
