Потом долгим и гулким тоннелем, украшенным лепниной, мы идем на «Площадь Свердлова». Первая остановка – «Новокузнецкая», где живет бабушка Маня. Вторая наша – «Павелецкая». В вагоне я уже замечаю детей с родителями, у них на чемоданах тоже белеют наклейки: «Петя Бовт, 4-й отряд», «Галя Паршина, 2-й отряд»… Понимая, что направляемся в один и тот же лагерь, мы исподтишка присматриваемся друг к другу. Некоторые лица мне знакомы по прошлым сменам. Старшеотрядники едут без взрослых, всем видом выказывая небрежную самостоятельность. Место сбора всегда одно и то же – сквер перед павильоном с Ленинским траурным поездом, состоящим из красного паровоза с черной трубой и одного-единственного вагона, в котором везли из Горок мертвого вождя. Когда меня в первый раз сводили в Мавзолей и показали опрятного, словно бы спящего в витрине Ильича, я спросил:

– Меня тоже забальзамируют?

– Зачем? – испугалась Лида, вытирая слезы: она до сих пор не может смириться со смертью Ленина.

– Как зачем? Я же умру когда-нибудь.

– Нет, скоро придумают лекарство от смерти.

– Уколы? Тогда лучше не надо!

– Как перке. Чик – и готов!

– Вот еще.

– Таблетки.

– Горькие?

– Нет, не таблетки – сироп, сладкий, как от кашля.

– Здорово!

…У павильона, возле лавочек, уже стоит лагерный персонал с табличками, на них широким плакатным пером выведены красные номера отрядов. Принимая от родителей детей, вожатые и воспитательницы проверяют наличие обменных карт и, конечно, путевок, на которых изображен нескладный, похожий на Буратино, пионер, дующий в горн, длинный, как карпатская труба в фильме «Трембита». Лида сдает путевку, карту и мелочь за детский билет до «Вострякова», целует меня в щеку и убегает на работу, оглядываясь и смаргивая наворачивающиеся слезы. А ведь еще вчера она жаловалась, что устала от моей лени и неорганизованности, что ждет не дождется, когда отправит меня в лагерь, где дисциплина, режим и занятия на свежем воздухе сделают из меня человека.

Оставшись один в толпе чужих детей, я испытываю два противоположных чувства – плаксивой брошенности и степенной самостоятельности, когда хочется подойти, как взрослый, к киоску купить за копейку «Пионерскую правду», хотя ее два раза в неделю мне приносит почтальон, – сесть на лавочку, с треском развернуть газету и углубиться в чтение с пенсионерскими словами: «Тэк-с, тэк-с, и что там у нас новенького в мире?»

Однако карманных денег у меня нет (они плохо влияют на ребенка), и я начинаю оглядываться в поисках знакомых лиц. Ну вот, наконец-то!

– Лемеш!

– Шляпа!

– Ну ты и вымахал за год!

– А сам-то – дядя-достань-воробушка!

Мы сердечно обнимаемся, как солдаты на Эльбе.

– Козла не видел?

– Нет.

– Неужели не приедет?

– Обещал…

И тут появляется Козловский, он в прошлогодней клетчатой ковбойке, но только теперь рукава ему до смешного коротки – вырос. Наверное, друзья тоже видят во мне изменения, которых сам я не замечаю из-за их постепенности. Это же только в «Сказке о потерянном времени» расхлябанные дети мгновенно превращаются в стариков и старух. Жизнь ползет медленно, как черепаха, а потом оказывается, что она – летающая…

– Гайз! – вопит Вовка и бросается к нам, забыв на прощание чмокнуть свою мощную мамашу, похожую на знаменитую толкательницу ядра Тамару Пресс.

Мы с Лемешевым удивленно переглядываемся, что еще за «гайз»? Ах, ну да, Козел же ходит в английскую спецшколу. Мы-то с Пашкой учимся в обычных, средних, без уклонов.

– Ко мне! – командует басом «Тамара Пресс».

Наш друг на полном ходу разворачивается и покорно возвращается к родительнице, та несколько мгновений сурово смотрит ему в глаза, а потом целует на удивление нежно.

23. Востряково

Но вот звучит усиленная мегафоном команда окончательно прощаться с родными и вставать в колонну. Однако вместо построения начинается полная неразбериха. Примерно так я себе и представляю эвакуацию, о которой мне рассказывает иногда Лида. И всякий раз в ее глазах вспыхивает ужас. Ведь она отстала от эшелона, но мир не без добрых людей.

Пионеры мечутся, родители суетятся, вожатые нервничают, поднимают над головами таблички с номерами отрядов и устраивают первую перекличку, отмечая присутствующих галочками в списках и перепроверяя путевки. Иногда вместо ребенка отвечает басом папаша, выглядит это смешно. Некоторые дети исчезают в непонятном направлении.

– Вдовин Алик?! Путевка в наличии. А сам-то он где?

– Его мама на вокзал в уборную повела…

– Нашли время! – волнуется новенькая, еще неопытная и всего боящаяся вожатая. – Сидоров Костя. Куда девался Сидоров?

– Не психуй! – успокаивает бывалая воспитательница. – Самопривоз. Завтра. Родители предупредили. Вот же, сбоку написано.

О это предотъездное прощание! Некоторые октябрята ревут в голос, словно их отправляют на съедение к Бабе-яге или на расправу к Стеклянной Кукле. Родители сперва прячут слезы, потом и у них на лицах появляется отчаянье, переходящее в решимость немедленно, несмотря на потраченные деньги, увезти рыдающее чадо домой и больше никогда не отдавать ребенка в ужасный лагерь. Я смотрю на все это с улыбкой. Мне, с младенчества привыкшему выезжать за город с яслями и детским садом на три летних месяца, 24 дня пионерской смены кажутся семечками, хотя и я, будучи мал, порой смахивал с глаз скупую слезу расставания. У кого-то тем временем рыдания переходят в истерику, предки ищут по карманам валидол, а он, между прочим, по вкусу точь-в-точь как мятные таблетки «Холодок».

И тогда мегафон в руки берет Анаконда.

– Товарищи родители, – говорит она строгим, как у диктора Нонны Бодровой, голосом. – Не усугубляйте ситуацию! Не идите на поводу у детей, они через два часа будут за стрекозами бегать! Не накаляйте без причины психическую обстановку, не мешайте построению, отойдите в сторону, проявите сознательность!

Конечно, в лагере за стрекозами никто не гоняется, так как поймать их практически невозможно. А вот майские жуки и бабочки – другое дело. Но повелительный тон действует, успокаивая ребят и взрослых, которые, словно очнувшись, уже не куксятся вслед за отпрысками, а отсылают их в строй уговорами и подзатыльниками.

– Ну вот – другое дело! – Голос начальницы добреет. – Ла-а-агерь! Слу-ушай мою команду: на посадку в электропоезд ша-агом марш!

Мы организованно чешем на платформу. Первый отряд идет во главе с рослым, крепким вожатым и суровой плечистой воспитательницей, таких подбирают специально, им приходится командовать пацанами под метр семьдесят, с очевидной растительностью на лице. А что делать: акселерация, как пишут в журнале «Здоровье». Да и у иных первоотрядниц, скажу прямо, концы пионерского галстука уже не