А доходы Коробчанский умел собирать даже там, где, казалось бы, ничего не возьмешь. Когда он шел со двора во двор с молитвой и за приношениями, то всегда набирал с собой побольше вместительной тары. За «труд» и принесенную в дом «благодать» он требовал плату, прямо перечисляя все продукты, которые он желал бы получить. В случае если хозяйка дома противилась его требованиям, он устрашал карой божьей за непочтение к служителю алтаря господня. Когда же он входил в дом, где взрослые были заняты на колхозных работах, Коробчанский отстранял детей и сам «ревизовал» кладовую или курятник… По жадности своей, в подобных случаях он брал слишком много, за что не раз ограбленные им люди устраивали ему скандалы. Но достигнутая цель скрашивала все неприятности «святого отца». Так постепенно я приходил к убеждению, что обманом доверчивых людей занимаются не просто отдельные, нечестные церковники, но вся церковь в целом.

Во время моей службы священником мне часто приходилось бывать у многих верующих граждан в их квартирах. И там я часто видел иконы и кресты, на которых надписи утверждали: «В настоящем Kpecте (или иконе) вложены частицы животворящего древа креста господня». Из любопытства я спрашивал хозяина или хозяйку, где они взяли эти предметы. Мне отвечали, что их дедушка или бабушка ходили «в святые места» и оттуда приносили подобные святыни. При этом уточняли, что иконы и кресты с «частицами» были во много раз дороже обычных.　

Посещая много церквей, соборов и монастырей, в большинстве из них видел иконы и кресты с подобными надписями. Читая описания святых мест, я неоднократно встречал подтверждения того, что во многих городах мира при храмах имеются громадные части креста, на котором, по уверению церкви, был распят Христос… Невольно вкрадывалось сомнение ва честности церкви. Ведь если церковь продает эти «частицы» креста беспрерывно более полутора тысяч лет подряд и притом в неограниченном количестве, так какой же величины должен был быть такой крест и сколько сотен кубометров леса потребовалось Пилату, осудившему Христа на распятие, чтобы сколотить этот крест?　

В свое время я, так же как и все священнослужители, рекомендовал верующим во всех случаях жизни обращаться к богу через его служителей. От дьявольского искушения советовал носить крестик на груди, во избежание болезней пить святую воду, во время болезни служить молебны о здравии «врачу душ и телес Христу» и т. д. Но, как повсеместно я видел, все эти и им подобные советы преследуют одну цель: больше будет служб, — значит, больше будет денег, ибо ни одной службы священники не совершают бесплатно. Сами же священнослужители, и в том числе　епископы, архиепископы, митрополиты и все другие церковники, не верят в чудодейственную силу предлагаемых ими средств. Как же иначе можно объяснить то, что каждый из них, когда болеет, нанимает опытного врача и лечится новейшими медикаментами, но отнюдь не «святой водой» и молитвой. Например, архиепископ Комаров имел не одного, а даже двух постоянных врачей.　

По правилам, монах не может владеть никаким имуществом, должен быть нестяжателен, несребролюбив. Во исполнение этих заветов он при пострижении дает клятву — отрекается от «мира сего». Но и они, эти отшельники, прикрываются званием монаха для достижения своих корыстных целей.　

Монах архимандрит Августин Шкварко, настоятель Покровского собора города Запорожья, купил себе дом в центре города и, больше думая о жизни на земле, а не о загробной, которую он другим за деньги обещает, украсил свои комнаты коврами, дорогостоящей мебелью, новейшими электробытовыми приборами, имеет в личном пользовании роскошную легковую автомашину. И ведет монах барский образ жизни. Он очень часто меняет своих «домработниц». Его дом ничем не похож на смиренную обитель человека, отрекшегося от «мира сего». Он знает, что нет никакого другого мира, кроме этого, и, наживаясь на обмане верующих, стремится пожить в свое удовольствие, по его понятиям, такой «красивой» жизнью.　

В 1957 году в один из дней великого поста я пришел по делу на квартиру к архимандриту Августину, являвшемуся благочинным города Запорожья. В это время он обедал. Услыхав, что кто-то пришел, он быстро вышел из столовой в прихожую, прикрыв за собой дверь. Увидя, что это я, он сказал:　

— А, это свои… Проходи, отец Алексей, будем обедать, — повел меня в столовую и усадил за стол.

— Кушай, — радушно приглашал благочинный, кладя на тарелку жареную курицу.　Я не ем в пост скоромного, — отказывался я.　Не городи чепухи! Ты же не какая-то верующая　баба! Мы люди культурные и понимаем, что соблюдать посты — это пустая форма.　

Приведенные факты вселяли в мою душу все больше сомнений в святости церкви и ее служителей. Я усердно молился богу, просил его помощи в преодолении моих, как мне казалось, греховных, дьявольских наваждений. Небо молчало. А реальная действительность постепенно, но неудержимо снимала пелену с моих глаз. Но в истинность и богооткровенность «священного писания» я еще верил.　

ПЕРВЫЕ СОМНЕНИЯ В ИСТИННОСТИ «ПИСАНИЯ»

«Священное писание», по уверению церкви, писалось пророками и апостолами, которых премудрый бог осенял духом святым, давал им откровения и указания, как писать и о чем писать. Потому-то, по учению церкви, все, что написано в нем, есть непреложная истина премудрого бога, которой верующие должны верить слепо и беспрекословно.　

Во время моей подготовки к принятию сана и в первые годы службы священником я это учение принимал слепо, ни во что не вдумывался, ничего не ставил под сомнение. Верил так, как сказано в евангелии: «Блаженны не видевшие, но верующие». Когда же я окунулся в «духовный мир», сблизился со священнослужителями, воочию увидел их «святые» деяния, понял, что большинство их рассматривают учение Христа как орудие обогащения.　

«Все мы люди, — утешал я себя, — и всем свойственно ошибаться и грешить. Сребролюбивый и неверующий священник — это еще не доказательство того, что бога вообще нет». Так оправдывал я свою веру и свое пребывание в церкви. Несмотря на подобные оправдания, я все же более внимательно начал читать «священные книги», более трезво стал судить о событиях, в них описываемых.　

И еще одно обстоятельство все больше и больше сказывалось на моей вере. В первые годы я совершал богослужения приподнято, с энтузиазмом и благоговением. Однако многократное повторение одного и того же текста постепенно, само собой уничтожало во мне приподнятость и благоговение. Однообразность молитв в церкви давила меня, угнетала. Но в то же время страх «божьего наказания» заставлял меня совершать эти службы, вычитывая каждое