«Так чего же люди идут в церковь?» — недоумевал я.　

Однажды я спросил об этом одну старушку, которая, как я видел, просидела всю литургию во дворе, не заходя в храм.　

— Бабушка, почему вы не заходите в церковь?　

— Спасибо, — ответила старушка, — я и здесь посижу.　

— Посидеть вы могли бы и дома, — посоветовал я, — зачем вам было трудиться идти сюда?　

— Как можно не прийти, — испуганно сказала она, истово, поспешно перекрестившись, — бог накажет, ангел мое имя в книгу жизни не запишет. А на суде божьем господь меня покарает.　

Я понял, что не только она, но и я сам, и многие верующие из страха ходят в церковь, а религиозные обряды исполняют вопреки здравому рассудку, как говорится, на всякий случай. Верующий, по сути дела, должен пребывать и пребывает в постоянном страхе. Страх перед богом, перед искушением, боязнь суда божьего и прочие страхи, которыми наполнена вся жизнь верующего, и гонят его в церковь. «Кому нужен этот страх? Почему бог заинтересован, чтобы его подобие было безвольным и запуганным существом?» — спрашивал я себя. Ответы на эти вопросы мне не нужно было искать где-то: я сам в то время был таким же запуганным и безвольным.　

Был ли я таким до того, как поверил в бога?　

Нет. Тогда я верил в себя, в свои силы, имел цель, любил жизнь. Когда же я «познал» бога, то есть поверил «священному писанию», я верил уже не себе, а богу, не в свои силы, а в милости божьи, имел цель, но она заключалась не в исполнении моих стремлений, а в постоянном страхе не угодить богу.　

Я не имел своей личной жизни, ибо, желая выполнить волю божью, верующий должен иметь лишь жизнь во Христе, которая заключается в полнейшем отречении от реальной земной жизни, лишении себя счастья жизни ради блаженной радости на небе. Получил ли я пользу от всего этого?　

Нет. Я стал апатичным, замкнутым, молчаливым, подозрительным. Не жил, а существовал. Был «рабом божьим», находящимся в постоянном страхе.

Эти выводы привели меня к первому сомнению о боговдохновенности «священных книг». В них пророки уверяют, что бог — небесный, всесильный отец всех людей и что по милости своей к ним он создал их по своему, самому совершенному, «образу и подобию», следовательно, человек является венцом творения божьего!　

Однако сами пророки это «подобие» и «образ божий» всегда называют «безвольной тварью», для которой всеблагий и всесильный «небесный отец» уготовил и расставил тысячи греховных ловушек. Во главе их он поставил дьявола, которого при творении наградил теми же божественными качествами: бессмертием, мудростью, вездесущностью и бесплотностью. Именно искусителя-сатану, а не человека он сотворил своим подобием! А для чего? Не для того ли, чтобы беспощадно мучить и повсеместно губить свое не совсем совершенное творение — людей?.. Но в таком случае он вовсе не милостивый и не всещедрый, как его изображает «священное писание». Ведь ни один отец не поступит так жестоко со своими детьми! Сам я отец. Конечно, я не всеблагий и не всесильный, но люблю своих детей, оберегаю их, все силы прилагаю, чтобы они жили в радости и счастье, без боязни и горя. Так поступаю не только я, но и все люди!　

Следовательно, пророки, писавшие «священны книги», поставили своими противоречиями и себя и бога в неловкое положение.　

При этом верующим внушают, что бренный человек сам, своими силами не в состоянии побороть искушение. Только церковь, мол, как спасительный ковчег среди бушующего житейского моря, может спасти от гибели всех людей, их грешные души. Следовательно, по утверждению «святых отцов», вне церкви всякий человек погибнет. Внушая, таким образом, своей пастве страх, религия, как цепью, приковывает верующего к церкви, удерживает в плену заблуждений.　

Одно сомнение вело за собой многие другие. Я не выискивал их, они являлись, как впоследствии я твердо уверился, результатом несостоятельности и вымышленности «священного писания».　

Согласно церковным правилам и уставам, каждый верующий обязан исполнять, как в церкви, так и дома, ежедневные многочасовые молитвенные бдения. Заключаются они в утомительном вычитывании канонов, правил, акафистов и прочих служб и молитв. Определенные молитвы повторяются по нескольку раз, а такие, как «Иисусова», — десятки раз на каждой из служб, «Господи помилуй» — сорок раз.　

Для совершения этих молитв тратится каждый день не менее 6–8 часов.　

Для чего все это? — раздумывал я. — Если для того чтобы быть услышанным богом, так «священное писание» говорит наоборот: «Не в многословии будете услышаны». А если бог всезнающий, так зачем ему вообще наши молитвы? Если же, как говорят церковники, для приближения души верующего к богу, так и это не так. Сам я, как священник, приготовляясь к богослужению, вычитывал многочасовые молитвы. Приближали они меня к богу? Нет. Если первые молитвы я читал сосредоточенно, с верой, то последующие повторял уже машинально, лишь языком, а мысли мои были далеки от бога. И не потому, что я не противился «суете мирской». Нет. Наоборот, я насиловал себя, настраиваясь на молитвенный экстаз, но разум против моей воли уводил меня от мертвых слов молитв к реальным жизненным вопросам.　

«Святые отцы» и «учителя церкви» для оправдания молитвословий уверяют верующих, что молитвы являются необходимой духовной пищей, которая, по их утверждению, очищает мысли человека, облагораживает. В действительности и это не так. После многочасовых богослужений в церкви, идя домой с верующими, я слыхал, как они осуждают ближних своих, завидуют, бранятся, то есть остаются теми же: добрый — добрым, злой — злым…　

И мне приходилось, да и все священнослужители после богослужений ведут подобные разговоры. И не только после молитв, но и даже во время церковных молитвословий, тут же, в алтаре, перед «престолом», осуждают не только человека, но и самого бога, которому служат. Помню, как протоиерей Александр Никольский (в то время я служил вместе с ним в Николаевской церкви, в Южном поселке города Запорожья), для проповеди «О самарянине» прочитав на литургии евангелие и закрывая его, раздраженно сказал: «Вот дурное евангелие! Не знаю, что и говорить!» А он-то считался лучшим проповедником среди