А. Б. Якушевич
Бывший настоятель Успенской церкви города Запорожья
Раздумье о вере
— Я также не верю сказкам «священного писания». Им могут верить только невежды. Но служба в церкви дает мне такое хорошее материальное обеспечение, от которого, по моему мнению, добровольно отказаться может только глупец. Твой уход из церкви я расцениваю как сентиментальную глупость.
— Невежд, которые несут нам деньги, на наш век хватит…
— Не выворачивай нашу жизнь наизнанку, не выноси сор из избы!..
— Не вздумай после своего отречения выступать с разоблачением религиозных устоев. Верующих и без твоей агитации становится все меньше и меньше…
— Заклинаю тебя, молчи!
Так «вразумляли» меня мои бывшие собратья — священники, после того как я отрекся от сана протоиерея и ушел из церкви.
Высказанные священнослужителями «доводы» дают некоторое представление о той цели, ради которой «святые отцы» проповедуют «слово божье». Они боятся (как плесень боится солнца) правды об их «святой» жизни и «праведной» деятельности и потому увещевают, требуют и даже грозят, чтобы я молчал.
Но молчать не позволяет мне совесть. Как я могу молчать, если своим лицемерием и обманом религия и церковь и меня держали 15 лет в своем плену, отняв лучшие годы, искалечив мою жизнь? Разорвав цепи, которые опутывали меня долгие годы, я познал счастье, вдохнул свежий воздух. И своим долгом я считаю теперь помочь заблуждающимся избавиться от религиозных предрассудков. Разве не долг каждого честного человека помочь верующему и избавить его от липкой паутины веры, от угара духовной сивухи?
Разве можно мне, познавшему всю механику религиозного обмана, пройти мимо доверчивых людей, которых религиозные сказки оторвали от реальной жизни и счастья? Это и натолкнуло меня на мысль написать о том, что привело меня в церковь, и о причинах, побудивших осознать свое заблуждение и порвать с религией. Я надеюсь, что эта книга откроет глаза многим верующим на тщетность веры в бога, а также предостережет доверчивых и неопытных людей от непоправимых ошибок.
Как же я сам совершил этот ошибочный шаг? Что заставило меня самого стать служителем «дворца обмана»?
С этого я и начну свой рассказ.
ОШИБОЧНЫЙ ШАГ
Родился я в 1920 году в небольшом пограничном городке Славуте, Хмельницкой области, в семье железнодорожного рабочего. Семья наша состояла из девяти человек. С ранних детских лет каждому из нас пришлось много трудиться, чтобы семья могла сводить концы с концами. Время было тяжелое. Жили мы бедно. Вечером, когда после трудового дня мы садились ужинать, каждый из детей стремился занять удобное место за столом. Поспешность создавала большой шум в нашей маленькой квартире. Мать беззлобно ругала нас, приговаривая: «Хоть бы лбы перекрестили, безбожники»… Успокаивал нас отец. «Не ругай их, мать!» — обращался он к расстроенной, преждевременно постаревшей матери, гладил меня, меньшого, по голове и устало говорил: «Мои орлы задень намахались руками на погрузке дров… а перед ним хоть крестись, хоть не крестись — он не накормит, если мы сами не будем трудиться».
Так воспитывал нас отец. Поэтому с малых лет нам не приходилось молиться богу. А жизнь тоже не сталкивала нас с теми страшными вопросами, из-за которых иные люди и обращаются к богу. Она, напротив, вытесняла религию с каждым днем все больше и больше.
Ко времени, когда я пошел в школу, жизнь нашего пограничного городка стала спокойной: банды, засылавшиеся из панской Польши и терроризировавшие жителей пограничных районов, были ликвидированы. Ушла в прошлое забота о насущном куске хлеба. Вместо нее пришло беспокойное время учебы. Путь к знаниям был открыт. Старший брат был направлен комсомолом в Харьков, в институт. Два средних учились на рабфаке. По окончании седьмого класса я поступил в школу фабрично-заводского обучения при Славутском фаянсовом заводе. В 1936 году окончил ФЗО и вступил в рабочую семью.
Днем — полюбившаяся работа, вечером — художественная самодеятельность, духовой оркестр, в которых я принимал активное участие, подготовка к поступлению в институт. Все это заполняло мою юность, делало ее радостной и счастливой!
Но в это время угроза фашистского нападения нависла над нашей Родиной.
Братья работали в разных городах страны. Дома остался один я с родителями-пенснонерами. Я с нетерпением ожидал призыва в Красную Армию.
Но комиссия военкомата ввиду преклонных лет моих родителей предоставила мне отсрочку. Никакие мои доводы не помогли изменить этого решения. Отец сам написал в райвоенкомат заявление, в котором просил не предоставлять льготы и зачислить меня в ряды Красной Армии. И как я был рад и счастлив, когда наконец с осени 1940 года стал бойцом стрелковой дивизии!
Дивизия наша располагалась на берегах реки Дуная и с первого часа войны попала под удары фашистских захватчиков. В октябре 1941 года в районе села Обиточного, Запорожской области, выходя с боем вместе с воинской частью из окружения, я был ранен и попал в лагерь военнопленных.
Лагерь находился прямо под открытым небом в селе Андреевка. Тысячи таких же, как я, были посажены за ограду из колючей проволоки. Семь дней, кроме воды из речушки, которая невыносимо воняла от плавающих в ней разлагающихся трупов лошадей, нам ничего не давали. Шинели были отобраны. Лечь или присесть никто не мог. Под ногами грязь по колено, а нас так много, что даже стоять было тесно.
К тому же шел мелкий, непрекращающийся, холодный осенний дождь. Разутые, мы стояли вплотную друг к другу, и, для того чтобы хоть чуточку согреться, вся масса смертельно уставших людей раскачивалась то в одну, то в другую сторону…
Для развлечения фашисты «раздавали пищу». Они вносили за ограждение небольшой котел с жидко сваренной капустой. Обезумевшие от голода люди толпой бросались к пище. Фашисты этого и ждали. Из пулеметов и автоматов они поливали смертоносным дождем безоружных людей. Убитые не падали. Зажатые в тесноте, с протянутыми руками и остекленевшими глазами, они медленно оседали под ноги живых. Сотни военнопленных расставались с жизнью после каждого такого трагического представления.
Мало этого, фашистские молодчики любили, зайдя за проволоку, упражняться в стрельбе по живым мишеням. Выбирая жертву, они расстреливали ее из пистолетов, с садистским наслаждением наблюдая смертельную агонию убитого человека.
Повязка на моей ране превратилась в красную мокрую тряпку, рука одеревенела… силы покидали меня. И
