Проходя через село Инженерное, Пологовского района, я решил испытать свое счастье. Бросившись в подворотню, я спрятался за сарай. От усилия у меня потемнело в глазах, и я потерял сознание… Придя в себя, увидел последние машины конвоя. Радость моя не имела границ. Я был на свободе! В тот миг даже мысль о пище оставила меня…　

Ко мне вышла хозяйка дома (она видела, как я бежал через двор) и, пренебрегая опасностью (ведь за укрытие военнопленных, если бы это обнаружилось, она и ее дети были бы казнены), отвела меня в свой дом. Накормив меня и перевязав загноившуюся рану, переодев в кое-какую одежду, она показала мне тропинку, ведущую в сторону от гужевой дороги, по которой я мог идти дальше.　

В то время мне было 20 лет…　

Вдали от родных и близких, среди незнакомых людей, больной, голодный и раздетый, преследуемый полицией, переходя из села в село, просил я подаяние и был рад, если меня оставляли в каком-либо доме жить несколько дней. В селе Малая Токмачка, Запорожье, я случайно встретился с местным священником Поповым. Видя мое угнетенное состояние и безвыходное положение, он отнесся ко мне, как мне показалось, внимательно и сочувственно…　

Его «сочувствие», как впоследствии я узнал, было однако, не бескорыстным. Но в то время я принимал его с благодарностью. Попов пригласил меня к себе　на квартиру. В разговоре с ним в порыве откровенности я рассказал ему о всех тех несчастьях, которые мне пришлось пережить. Слушая меня, он уговаривал не роптать на бога и его святую волю, которая, по его уверению, совершилась надо мной, убеждал терпеливо переносить мучения и беззлобно нести крест, определенный мне богом. Было странно слышать, что грамотный, умный человек может серьезно говорить о какой-то «воле божьей», верить богу, поклоняться ему. Я высказал свое мнение, думая, что он согласится со мной.　

Если бы я не бежал, говорил я, а покорно нес муки от фашистов, я давно уже был бы мертв.　

— Вы безбожный слепец! — резко ответил Попов. — Ведь только бог помог вам бежать. Не будь его воли, этого не случилось бы.　

— Но вы же сами говорили, — возражал я, — что мои мучения — это воля божья, которую с покорностью нужно исполнять. Так почему же бог помог мне избежать его «воли»?　

Нет. Не считал я бога своим помощником! Ноги и воля к жизни спасли меня!　

— А знаете ли вы бога, слепец? — спросил он и, не ожидая ответа, продолжал говорить: — Вероятно, вы представляете его каким-то стариком с длинной седой бородой, который сидит на облаке и управляет миром. И думаете: вот какие простаки верующие, что слушают поповские сказки. Себя же вы считаете выше их, умнее. Предание говорит: когда-то было одно государство, и люди, жившие в нем, своей гордыней отвергли бога. В знак пренебрежения к нему они бросали в небо камни, которые, падая обратно, больно били тех же, кто их бросал… Похожи и вы на тех неразумных людей. Будьте благоразумны, не богохульствуйте, познайте бога, преклонитесь перед ним — и вы познаете его благодатную силу и милость…

Именно мое, как он сказал, «сатанинское безбожие» и привело меня к тяжелым страданиям, и только бесконечная милость божья спасла меня. Но бог ждет моего раскаяния.　

Такими увещеваниями он начал упорно «просвещать» меня. Возражать такому «доброму» человеку мне было неудобно. Я покорно слушал его. И если говорить откровенно, до этого мне никогда не приходилось встречаться и близко соприкасаться с «премудростями» «священного писания». Я не был настолько опытен, чтобы вести дискуссию о «бытии божьем». Я считал, что бога нет, а с богословскими ухищрениями еще не был знаком. Возможно, это да к тому же тяжелое настроение, подавленность, «участие» ко мне Попова — все вместе способствовало тому, что я постепенно начал подпадать под его влияние.　

Припоминаю, что на меня, незнакомого со «священным писанием», тогда производили особенно большое впечатление сравнения библейских пророчеств с тем, что происходило в жизни. Попов, убеждая меня, брал евангелие и читал выдержки примерно такого содержания:　

«…восстанет народ на народ, царство на царство… будут глады… тогда будут предавать вас на мучения…»　

И, разъясняя смысл этих слов, он рассказывал:　

— Тысячелетия прошли с того времени, как господь сказал эти слова. И вот на наших глазах они исполняются…　

Приводя примеры о тогдашней войне, он обязательно говорил о моей жизни:　

— За грех безбожия бог наказал тебя, но наказал он как любящий отец, помиловал тебя, ожидая раскаяния и веры… Уверуй в бога, покуда он стучится… Горе тому, кто оставлен богом!

В то время я не знал настоящей цены евангельским изречениям. Ведь всякую войну (а их, как видно из истории, было очень много) можно подвести под эти «истины божьи», ибо каждая война приносит с собой человечеству неисчислимые мучения, голод, смерть, мор и прочие бедствия.　

Но тогда я воспринимал слова «священного писания» и проповеди Попова как нечто новое и неоспоримое. Мне казалось, что всеми я оставлен, всем я чужой и никому не нужен. А Попов все твердил и твердил об «отце небесном», милостивом, вселюбящем спасителе, который никогда не забывает своих заблудших детей… и меня он ждет, чтобы принять в свои объятия.　

Я начал посещать церковь… Все с большим интересом слушал и все с большим доверием я воспринимал сладенько-умильные рассказы Попова о божьей помощи верующим, о разных чудесах, которым, по его словам, он сам был свидетелем. Я все больше верил ему, и мой разум все больше засорялся религиозными сказками.　

Однажды Попов услышал, как я пою. Ему понравился мой голос.　

— Бог сохранил тебя, считая духовным сыном своим (он говорил уже мне «ты»), для того чтобы ты своим голосом украшал службу божью, был служителем алтаря господня.　

Он начал поручать мне чтение в церкви апостольских посланий, петь вместе с ним во время богослужения, брал с собой, когда совершал службы в домах у верующих, давал на дом для чтения книги по истории церкви и религии, «Жития святых», евангелие.　

Чтение этих книг совершенно затмило мой разум. Принимая все, что написано в них, за истину, я потерял способность логично и критически мыслить. В то время мне уже казалось невозможным жить без веры в бога…　

Окружающий мир и жизнь не интересовали меня. Они мне были безразличны, и я смотрел на них как на ненужную жизненную суету. Все мои стремления и желания были