Но он не дал даже договорить мне. Если свое наставление он говорил спокойно, то после моего возражения он уже раздраженно кричал:　

— Не учи меня! Яйцо курицу не учит! Все поначалу были такими мудрыми и святыми. Я 35 лет служу священником, мой отец всю свою жизнь прослужил богу… Я-то знаю лучше твоего нашу цель и нашу заботу. Не тебе учить меня! Очень молод! Лучше слушай то, чему тебя учат старшие и опытные люди… Исполняй с благодарностью да с покорностью.　

Но почему же мы учим жить в бескорыстии, в нестяжательстве? — робко возразил я.　Потому, что верующим нужно знать одно, — сердито говорил он, — а тебе, как священнику, нужно знать другое. Тебе много дается, тебе много и доверяется! Да я бы и время зря не тратил на тебя, на «идейного», со своими советами. Как хочешь, так и служи и живи. Но мне нужно, чтобы твоя церковь вносила взносы не копейками, а сотнями и тысячами. А чтобы этого достичь, нужно делать все так, как я тебе говорю. Не хочешь поступать так, как все порядочные священники, тогда хоть укради, мне дела нет, но чтобы взносы были полноценными.　

Слушать раздраженный крик и несправедливые упреки Евженко я больше не мог. Его слова обидели меня, оскорбили. Они резко противоречили моему идеалу священника. Я считал, что наша цель бескорыстна и благородна: нести слово божье, учить добру и любви, помогать людям, бороться за правду и справедливость, призывать людей помогать ближнему, быть утешителем страдающих, скорбящих, задавленных горем.　

— Вы меня простите, — возразил я, — но суждения у вас, отец протоиерей, странные. Из ваших слов понял: кто занимается выколачиванием денег у верующих, тот порядочный, а я непорядочен лишь потому, что так не делаю и считаю это грешным, не подобающим священному сану делом. Пусть я буду, по-вашему, и непорядочный, но поступать так, как вы требуете, я не буду, — решительно заявил я ему, попрощался и ушел.　

Вслед мне посыпались угрозы: «Я еще тебя проучу…»　

Служить под началом такого человека мне казалось греховным. Осуждать его открыто — значит идти против заповеди Христа «не судите, да не судимы будете». А я в то время боялся нарушить хоть одну из Христовых заповедей. Поэтому я решил «уйти от зла и сотворить благо», надеясь в другом благочиние встретить собрата бескорыстного, верующего, смиренного.　

В скором времени мне представился случай переехать в село Очеретоватое, Больше-Токмацкого района. Но и здесь я убедился, что деньги у «святых отцов» на первом месте. Правда, благочинный Василий Перхарович был не настолько прям в своих суждениях и требованиях, как Евженко. При встрече со мной он не учил, не требовал, а лишь жаловался на свои, к ему казалось, малые доходы.　

— Совсем непотребный приход у меня, — плакал он. — Город хоть и большой, а доходы никудышные. Покойников почти нет, и не пойму: или не умирают, или хоронят без моего напутствия. Вот уже две недели этого месяца прошло, а я лишь одного хоронил, да то чуть ли не даром. За крестины, не поверите, платят гроши. Каждый стремится, чтобы подешевле отделаться. Смотришь в церкви на какую-нибудь старушку, как она усердно крестится и молится. Вот-вот живая на небо полетит. Ну эта, думаешь, не поскупится! А в действительности нет от нее пользы. Она, бессовестная, норовит молиться и слушать богослужения бесплатно. Напоминают они мне безбилетных пассажиров — «зайцев», которые норовят бесплатно проехать по железной дороге. Так и эти верующие хотят попасть в царство божие без щедрых жертв своих. А мы должны страдать! Делать вид, что довольны, не осуждать их. Что ни говорите, а нелегко быть священником!　

Но внешний вид недовольного батюшки и обстановка его квартиры говорили о том, что «страдания» его выдуманы от начала и до конца. Вымогая у верующих последнее, он оправдывал свои порок — жадность — неблагодарностью своих духовных чад.　

А как этот батюшка «безропотно» терпит «унижения» от верующих, я вскоре увидел сам. В конце нашего разговора в комнату вошла домработница и сказала отцу Василию:　

— Пришли кумы перекрестить ребенка.　

— Ты плату с них взяла? — спросил он.　

— Они сами положили на стол хлебину и десяток яичек, — ответила она.　

— А деньги положили?　

— Нет.　

— Так скажи им, — твердо произнес он, — что, если они еще хоть 50 рублей не дадут, крестить я не буду, пусть сами крестят.　

— Хорошо, — безразлично согласилась домработница, уходя. Но когда открывала дверь, между прочим, сказала:　

— Они говорили, что пришли крестить сироту.　

— Все мы сироты, — скороговоркой ответил батюшка, — и бесплатно сподоблять благодати я никогда не буду. Иди и так скажи.　

Не знаю, сторговался ли батюшка с кумами, «сподобил» ли он младенца-сироту «благодати». Я не мог больше слушать подобный торг. С горечью разочарования я ушел и от этого «собрата».　

Подобные жалобы и нарекания священнослужителей всегда в центре их разговоров, основное их содержание. Веру людей они оценивают на деньги: кто больше платит, тот «благочестивый» и достойный раб божий.　

Почему же все эти наблюдения не оттолкнули меня от церкви? Попов — мой первый наставник знал, что я столкнусь с такими фактами, и исподволь подготовил меня к этому: я был твердо убежден, что нельзя судить по делам слуг божьих о самой вере и церкви. Знал я, что служители есть хорошие и плохие. Плохих надо изгонять, они не являются христианами. Наставления Попова надолго сковали во мне критическую мысль, и все корыстолюбие, и ханжество, и цинизм, и пьянство, и даже служение многих моих собратьев гитлеровцам вызывали во мне ненависть лишь к носителям этих пороков, вызывали чисто христианское осуждение, но не зарождали тогда даже сомнения истинности христианской веры и возможности осуществления моего идеала священника.　

Но особенно цинична откровенность священников в своем кругу, когда они собираются на так называемые храмовые праздники. В православной церкви есть обычай эти праздники отмечать обильной едой и возлиянием. В тот населенный пункт и церковь, где справлялся храмовой праздник, по обыкновению собираются священники близлежащих церквей. Приходилось и мне не один раз принимать участие в этих празднествах.　

Помню, как однажды меня пригласили в село Ново-Михайловку, Черниговского района. Собралось нас, священников и дьяконов, человек десять… По окончании «божьей службы» мы принялись за то, ради чего сюда пришли, то есть сели за стол. Разговоры, подогретые водкой, велись очень оживленные… Пожилые священники вспоминали свою жизнь до революции… Один вспоминал и оплакивал прошедшее «доброе» время, когда он получал громадные доходы от службы в церкви, вспоминал, что «люди тогда не мудрствовали, а верили каждому слову священника, были