Зато надо мной никто не издевается, как тогда, в колхозе. Я занята детьми и своим хозяйством, мне это приятно.
– Да, только я и Иза с десятилетнего возраста были лишены материнского тепла…
Она промолчала, и я пожалела о своих словах: слёзы-горошины упали на мою подушку.
– Прости, мама…
– Ничего, всё правильно. Появились дети – один за другим, мне не до вас было. Вы повзрослели раньше времени. Но… если бы я осталась в колхозе, разве легче было бы? Меня бы замучили!
– Ты надолго приехала? – прервала я тяжёлый разговор.
– Переночую – и завтра в обед на автобусе назад! Коля Маллаев в больнице лежит, позвоночник сильно повредил.
– Да-а, и его жалко, и себя тоже.
– Лиля привет от него привезла, о тебе спрашивает. Они его каждую неделю проведывают.
– Что врачи говорят?
– Не знаю. А ведь хорошо, что я тебя сюда отправила! У тебя хорошая хозяйка. Тихо, спокойно, я душой и телом отдыхаю.
– Да, с хозяевами мне повезло.
– Знаешь, их сын любит тебя.
– Да нет, мама, не любит.
– А она говорит, что влюбился…
– Это она говорит, а он молчит.
– Ну, не знаю… только она хорошо о тебе отзывается, как к дочери относится.
Вечером, устав от разговоров, я быстро уснула, а мама с тётей Женей всё разговаривали и возились на кухне. Оказывается, завели тесто по маминому рецепту, и утром порадовали нас белыми, пышными плюшками и кухе, к обеду нажарили котлет – в доме царила праздничная атмосфера. Я целовала мамины руки и просила:
– Мамочка, побудь, пожалуйста, ещё денёк! Мне так хорошо с тобой!
– Не могу – дома ждут. Ты же знаешь! Лиле тоже домой надо.
– Мне так долго не хватало твоего тепла! Не уедет твоя Лиля!
– Нехорошо, у неё тоже маленькие – ждать будут. Мне теперь спокойно за тебя – ты в хороших руках. Среди русских тоже много хороших людей!
– Конечно, мама!
Мы распрощались, и тётя Женя пошла её провожать. На следующий день она заметила:
– У тебя мама – клад. Красивая, умелая, спокойная.
– Ну, насчёт «спокойная» – не всегда.
– В гневе мы все взрываемся, но это в гневе.
Через месяц после аварии тётя Женя впустила десять учеников – остальные толпились на улице. Эти живые, непосредственные физиономии были, как бальзам на душу. Улыбаясь и перебивая друг друга, они сообщали только хорошие новости.
– Никаких следов не осталось, а нас пугали…
– Меня хорошо лечат. Скоро, как новенькая, буду, – никаких следов не останется.
– Всё-всё, ребятишки, долго нельзя, – поторапливала их тётя Женя.
– А можно ещё прийти?
– Не больше одного раза в неделю.
– Слышите, что тётя Женя говорит? Только в другой раз пусть другие зайдут.
– До свиданья, поправляйтесь.
– Спасибо. Успехов вам в учёбе. Слушайтесь учителей.
И я начала читать: сначала – по десять минут. Прибавляя по пять минут в день, довела чтение до двух часов.
– Не вздумайте больше! – запретила фельдшерица.
Через два месяца я вышла на работу посвежевшая и похорошевшая. Учителя завидовали: «Как на курорте побывала, а говорили «страшная»! Никаких следов! Лучше, чем была!»
С Колей Маллаевым мы долго переписывались. Он месяц лечился в районной больнице под наблюдением врачей и ещё месяц дома у родителей. От предложенного замужества я отказалась и, видимо, поэтому переписка наша вскоре оборвалась. Через годы узнала, что у него случился рак позвоночника, и он умер, оставив двух маленьких детей, – авария не прошла бесследно.
Февральский ясный воскресный день. В доме уютно и тепло. На улице крепкий мороз. Солнечные блики на стенах. Мы с тётей Женей одни. Каждый занят своим: она вяжет носки, я читаю, но смысл доходит плохо. Отрываюсь от книги и как бы между прочим интересуюсь:
– У студентов каникулы, что-то Витя не едет…
– А почему ты заговорила?
– Просто… Он же приехать должен.
– На этот раз не приедет.
– Почему?
– Он летом был, хотел в совхоз к вам ехать – еле отговорили. Уехал как раз за день до твоего приезда.
– А что случилось?
– Виновата я перед тобой, Тоня, а, может, и перед Витей. Едва успели его проводить, ты явилась. Не хотел он уезжать. Как чувствовал…
– Не понимаю…
– Он так томился – хотел тебя видеть.
– Я, наверное, тоже чувствовала – места себе не находила. Сердце ныло – к вам рвалось!
– Господи, может, счастье сына загубила…
– Да что вы себя казните? Не…
– Понравилась ты ему! – прервала она. – Вспоминал, как ты танцевала, пела, как с Ванюшкой было – смеялся… Она, говорит, не такая, как городские… с характером, но скромная.
– Очень приятно. Он, если честно, мне тоже понравился. Только молчит…
– Потому и молчит, что понравилась.
– И что вас мучает?
– Отговорили мы его жениться на тебе!
– Вы-ы?.. И он хотел жениться?..
– Говорю же, хотел за тобой в совхоз ехать! А ты бы за него пошла?
– Да, тётя Женя.
– Господи, ведь не знаешь, как лучше!
Опустив голову, я молчала, предчувствуя что-то для себя недоброе.
– Дочка профессора проходу ему не даёт. Понравился он ей! – в сердцах призналась она.
Не знаю, что сказал ей мой вопросительный взгляд, но с небольшими паузами она разъяснила ситуацию:
– Как раз Лида, моя младшая дочь, в гостях была. Если бы не она, он, наверное, не послушался – за тобой бы поехал. Мы все трое долго его отговаривали – думали, что так лучше будет. Ты уже знаешь, что Кузьма мой, как «враг народа,» десять лет отсидел.
– Десять? Я не знала, сколько.
– Десять отсидел, а пять его ещё просто за «так» продержали – пятнадцать лет одна мучилась, троих поднимала. Как думаешь, легко? Очень тяжело, очень! При поступлении в университет скрыл, чей он сын. Только так и поступил! Сейчас уже на третьем курсе, хорошо учится, уважают его. На одной из лекций профессор, отец девушки, оставил парней одних… и сообщил, что если они хотят доучиться и думают о продолжении карьеры, должны быть осторожны в выборе жены.
– Я, кажется, догадываюсь…
– Да, Тоня, жена-немка не для него – на нём самом клеймо.
– А как же с сердцем?
– Его обуздать можно. Не скрою, ты мне уже, как дочь. И мать твоя понравилась. Но когда он сказал про женитьбу, начали отговаривать. Мы как чувствовали, что приедешь. За тобой он приезжал – жениться хотел.
Потрясённая, я молчала: опять национальность!..
– У меня душа за Витю болит, может, счастье его разрушила. Виновата я перед вами. Лида убедила – с нею и уехал.
Разговор внёс диссонанс в моё настроение. Мрачное и растерянное, оно не осталось незамеченным в коллективе.
– Ты