Надеясь на реализацию возможности уезжать и возвращаться в СССР, Бродский исходил из своей принципиальной позиции «ни раба, ни врага» государства, а также из продуманной с целью «перехитрить» государство политически осторожной литературной тактики и – связанного с этим – отсутствия каких-либо формальных претензий со стороны властей. Именно в этом смысле следует понимать его реплику в разговоре с Л. К. Чуковской 31 мая 1972 года: «Я здесь ничего не сделал плохого <…> Я писал стихи»[965]. Под «плохим» в данном контексте (неслучайно прямо связанном с темой возможности посещения СССР после выезда) имелась в виду политическая деятельность, враждебная советской власти. Отсутствие таковой деятельности в глазах Бродского и давало основания рассчитывать на применение к нему установок, распространяющихся на рядовых советских граждан.

И если выезд в рамках культурного обмена и/или международного туризма был очевидной привилегией, на которую Бродский в силу своего (сознательно выбранного) независимого социального статуса не претендовал, то путешествия по «линии частного выезда» были – при соблюдении ряда условий – законным правом любого советского гражданина.

В случае Бродского таким условием был брак с иностранкой.

12

Отношение советских властей к бракам граждан СССР с иностранцами начиная с 1930-х годов было подозрительным. Стремление к тотальному контролю за жизнью людей не могло не коснуться такой существенной сферы, как семья. В 1934 году работа регистрирующих браки отделов гражданского состояния была прямо подчинена НКВД. Многочисленные случаи браков между советскими женщинами и иностранцами (особенно из стран – союзниц СССР по антигитлеровской коалиции) в ходе и в первые годы после Второй мировой войны привели к принятию 15 февраля 1947 года указа «О запрещении браков советских граждан с иностранцами». После смерти Сталина, в ноябре 1953 года, указ был отменен, но подобная практика оставалась фактически криминализированной, осуждалась «советской общественностью» и находилась в зоне подозрительности и юридической неопределенности. Однако 30 июля 1969 года в СССР был принят новый Семейный кодекс, статья 161 которого наконец официально разрешала заключение в СССР браков между советскими и иностранными гражданами «по советскому законодательству». Это была значительная юридическая новелла, позволявшая советским гражданам вступать в брак с иностранцем «без необходимости смены гражданства и на общих основаниях»[966].

Генерал-лейтенант КГБ Алидин констатировал в 1977 году:

Неуклонно возрастает количество бракосочетаний советских граждан с иностранцами из капиталистических и развивающихся государств. Если в первые годы после принятия Указа Президиума Верховного Совета СССР от 26 ноября 1953 года, разрешившего браки с иностранцами, эта цифра исчислялась несколькими десятками человек, то за период с 1970 по 1975 год в брак с иностранцами вступило 1968 жителей Москвы и Московской области, то есть в среднем ежегодно заключалось свыше 300 браков[967].

В кругу советской «творческой интеллигенции», близком к Бродскому или известном ему, «международные» браки практиковались с начала 1960-х годов – по крайней мере шесть человек из этого круга получили возможность выезда из СССР с сохранением советского паспорта, вступив в брак с гражданином другой страны: художник Кирилл Соколов в 1963 году женился на британской славистке Аврил Пайман; дочь Маргариты Алигер и Александра Фадеева Мария в 1967 году вышла замуж за западногерманского поэта Ханса Магнуса Энценсбергера; художник Олег Прокофьев в 1969 году женился на британском историке искусства Камилле Грей; переводчик и филолог Симон Маркиш в 1970 году женился на венгерском физике Юлии Нири; актер и поэт Владимир Высоцкий в 1970 году женился на французской актрисе Марине Влади; филолог Григорий Фрейдин в 1971 году женился на американской славистке Виктории Боннэл.

Ближайшим к Бродскому был, однако, случай его подруги Дианы Абаевой, сотрудницы ленинградского Института востоковедения, с которой он познакомился осенью 1966 года. В 1967 году она вышла замуж за британского слависта и переводчика Алана Майерса и переехала в Лондон, сохранив право посещать СССР[968].

В Советском Союзе право супругов-иностранцев жить по месту жительства друг друга никак не было закреплено[969]. Тем не менее статистика свидетельствовала, что

Примерно 30% москвичей, вступив в брак с иностранцами и выехав на постоянное жительство за границу, не утратили советского гражданства и периодически приезжают в Москву и Московскую область по приглашению своих родственников. <…> Около 70% советских граждан, вступивших в брак с иностранцами, по различным причинам уклоняются от выезда за границу на постоянное жительство, однако систематически выезжают за рубеж по временным визовым документам[970].

Мы имеем дело с тем редким случаем, когда Бродский, очевидно, хотел принадлежать к этому семидесятипроцентному большинству (внутри меньшинства).

13

8 октября 1967 года у Бродского и ленинградской художницы Марины Басмановой – главного адресата его любовной лирики с 1962 года – родился сын Андрей. Это событие поставило точку в их шестилетнем[971] драматическом романе.

Из воспоминаний Л. Г. Сергеевой (поддерживавшей – что было редкостью в окружении Бродского – дружескую связь и с поэтом, и с его подругой) и из писем к ней Бродского и Басмановой 1967 года[972] ясно, что ожидание (а затем появление) ребенка сопровождали острые кризисы в их отношениях. О психологическом состоянии Бродского летом 1967 года свидетельствует и письмо А. М. Пятигорского Ю. М. Лотману от 20 августа:

Дорогой мой Юрий Михайлович!

Простите, что в который раз обременяю Вас просьбами, однако, все-таки, решаюсь обременить. Вчера был у меня поэт Иосиф Александрович Бродский. Сидел, и пил чай, и ел дыню, и был смирен, и тих, и до невероятности мрачен, и недоволен, и раздражен, и несчастен.

И умолял меня – чуть не в ноги падал – чтобы я для него у Вас протекции попросил. И вот в чем дело. Он очень, очень хочет работать на острове [Пийрисаар], где был Светлан [Семененко], или в каком-нибудь еще подобном месте так, чтоб было уединение и сосредоточенность, кроме, разумеется, верного куска хлеба (говорит, что его вполне бы устроила комнатенка в лачуге и 60–70 рублей в месяц). Скоро у него родится сын и он хочет хотя бы своим в тягость не быть. Полагает еще, что попреподавав русский язык и литературу с год или около того, попытается поступить на заочный [филологический факультет Тартуского государственного университета].

Сообщите ему, прошу Вас, милый Юрий Михайлович, можно ли все это, и если да, то [он] готов ехать в Тарту тотчас же. <…>

Его очень мне жалко. Ему ведь, в отличие от Вашего покорного слуги, не 38, а 27. В такие годы я был почти что счастлив и это, по-моему, рано для несчастья, если, разумеется, человек не несчастлив по натуре. <…>[973]