В кустах стоит немецкий пулемет на треноге. К его раскаленному стволу нельзя притронуться. Заколотый немецкий пулеметчик еще жив. Его окружает молчаливая толпа наших бойцов.　

— Дойч? — спрашивает угрюмо русский солдат умирающего.　

Тот отрицательно мотает головой, рот его полон крови и он не может говорить.　

— Австрия? Остеррейх?　

Пулеметчик кивает утвердительно головой и вытягивается.　

— Ну, приятель, не обессудь! Мы тебя к себе не звали.　

Сняв заслон фашистов, мы возвращаемся к горящим сараям. Колонна на Городище уже ушла. Прошли и преследующие ее по пятам отряды фашистов. Наши командиры совещаются, как быть. В сполохах пламени из темноты выступают строгие встревоженные лица. Пришел из деревни седой старичок и долго растолковывает командирам, как идти на восток. Он убеждает, что лучше идти не той дорогой, по которой двинулась колонна Кирпоноса, а этой, где мы смяли заслоны. Эта дорога идет понад лесом, там можно укрыться в случае, если навалятся немецкие танки — днем их много было в селе.　

Командиры решают двигаться этой дорогой. В отряде около трехсот человек. Раненых везут на повозках. Зарево горящих сараев остается позади и долго еще маячит в ночи. Под покровом темной осенней мглы мы, построившись в колонну, идем по дороге.　

Черная степь живет тревожной жизнью. Нет-нет и взлетает в стороне яркая осветительная ракета. Долго висит она в темном небе и отбрасывает от нас длинные движущиеся тени.　

Мы прем напролом и не обращаем на ракеты внимания. Временами тарабанят пулеметы и автоматы. Мы на них не отвечаем. Иногда впереди или в стороне вдруг начинает гудеть мотор, вспыхивают яркие фары немецкого танка и гупает выстрел его пушки. Если танк впереди, мы его обходим стороной. Стараемся сохранять тишину, но разве можно пройти неслышно такой колонне? Гудит земля от топота сотен ног, стонут в повозках тяжело раненные, фыркают кони.　

То и дело встречаем идущих на восток окруженцев. Они присоединяются к нам. Вот примкнула к колонне целая группа кавалеристов. Кони гулко топают, всхрапывают, заливисто ржут. Пехота злится, ворчит глухо:　

— Ишь ведь, черти, увязались, шуму-то сколько.　

— Да, демаскируют здорово!　

— И на кой ляд им кони, — шли бы пешком, все равно рано или поздно бросят!

Временами наши командиры устраивают привал и долго совещаются, отойдя в сторону. Тогда я ложусь на остывшую землю и отдыхаю. Ноет нога. Не ной, не боли, нога, сейчас нельзя…　

Под утро начинает оживать дорога, идущая параллельно нашей. По дороге мчатся на восток немецкие танки, машины.　

Улучив минуту, когда в колонне танков и машин образуется разрыв, наш отряд делает бросок через дорогу в лес. Там мы решаем остановиться, так как ясно, что идти днем по степи нельзя.　

По дороге идут и идут немецкие танки. Очевидно, штаб Кирпоноса уже в кольце.　

Утром у дороги завязывается перестрелка. Вскоре оттуда возвращаются возбужденные бойцы и с восторгом рассказывают, как они совершили налет на проходившую мимо группу фашистов.　

— Ну, теперь жди гостей! — бросает пограничник в зеленой фуражке. Он возглавлял вылазку.　

Мы меняем дислокацию. И вовремя. Немецкий самолет уже обстреливает место, с которого мы только что ушли.　

— Вот это оперативность! — удивляются солдаты.　

— У них, брат, связь по радио будь-будь! — объясняет пограничник.　

В середине дня до нас доносятся звуки большого боя. Я взбираюсь потихоньку на высокое ветвистое дерево, но и оттуда вижу лишь раскинувшиеся под яркими лучами солнца хлебные поля с небольшими островками деревьев, а за ними синие дали, подернувшиеся маревом…　

Вся природа словно насторожилась и притихла. Замерла листва деревьев. А из синеющих далей доносятся раскаты орудийной канонады. Там бьется в неравном бою генерал-полковник Кирпонос. Да, бой неравный: грохочут пушки, рвутся снаряды, мины и авиабомбы, а пушек, танков, самолетов и другой военной техники у Кирпоноса нет, это мы знаем точно.

После гибели штаба Кирпоноса окруженные организовывались в отряды и пробивались на восток, минуя села и хутора, занятые немцами. Шли ночью по звездам.　

Шли без дорог. Они были забиты немецкими войсками, которые двигались к новой линии фронта, проходившей где-то у Харькова.　

Места, по которым пробивались окруженцы, фашисты нещадно бомбили с воздуха, утюжили танками, разбрасывали пикеты бронетранспортеров, мотоциклистов, автоматчиков, которые при свете осветительных ракет и внезапно вспыхнувших фар расстреливали людей из засад.　

То там, то тут в ночной степи вспыхивали быстрые ожесточенные бои. Перед утром солдаты мелких отрядов разбредались по два-три человека и укрывались в копнах, в оврагах и в мелких перелесках. И тогда начиналась дневная охота на людей. Передвижные отряды фашистов рыскали по полям, обнаруживали одиночек и мелкие группы в укрытиях, уничтожали их или брали в плен. Танки подходили к копнам, сдвигали их с места и вынуждали спрятавшихся в них солдат вылазить под дула автоматов. По берегам речек Многа, Сула, Хорол, Грунь, Псел и их многочисленных рукавов, проток, стариц и притоков фашисты устраивали засады. Когда выходившие из окружения в одиночку или маленькими группами переправлялись через речки вплавь, их также уничтожали или брали в плен.　

Я несколько раз примыкал к группам бойцов, выходивших из окружения, но из-за раненой ноги всякий раз отставал. При переходе даже неглубокого болота вода через дыру в голенище проникала в сапог, рана мокла, гноилась, начала болеть.　

Вместе с одним молодым солдатом мы несколько ночей пробирались по звездам на восток и однажды на рассвете, переправляясь в маленькой лодке через узкую, но глубокую, заросшую по берегам речку, мы нарвались на засаду автоматчиков…

Фашистский плен

— Хальт! — словно из-под земли выросли на берегу две фигуры в серых плащах.　

Холодные, злые глаза настороженно смотрят из-под серых шлемов. Дула автоматов направлены почти в упор, пальцы на спусковых крючках. Если бросить доску, которой греб, и потянуться к винтовке, лежащей на дне лодки… Но тут же в голове молнией мелькает мысль: «Быть может, после удастся бежать. Сейчас же малейшее резкое движение — верная смерть».　

Резкое «Комм!» и указывающий жест — сюда, к берегу. Лодка тычется носом в хрустящие камыши. Выходим один за другим на берег. Один фашист обыскивает нас, другой внимательно следит за каждым нашим движением.　

— Часы, ножи, бритвы? — по-русски спрашивает обыскивающий.　

Часов у нас нет и это, похоже, злит его. Не за трофейными ли часами охотятся автоматчики? Ведь им куда проще было отправить нас на дно реки автоматной очередью.　

Автоматчик берет со