— Ведь это настоящая ловушка! — ругается кто-то. — Да если налетят стервятники, нам здесь крышка!　

И как бы в подтверждение этих слов из-за горы, обдав нас ревом моторов, вылетают фашистские бомбардировщики.

— Бомбить будут, тикай, ребята!　

Повторять призыв не приходится. Все сыпанули в сторону от дороги. Кто лезет на гору, кто в болото, трещат кусты, чавкают в трясине сотни сапог. Я лежу под большим деревом. Бомбы рвутся, вздымая фонтаны болотной грязи. К счастью большого вреда они не причинили.　

После бомбежки солдаты еще немного выжидают, выбираются из топи и начинают переправу.　

Ко мне подъезжает политрук, помогает взобраться на коня и перевозит меня через мост в лесок, полный войск. Я слажу, перебинтовываю ногу так, чтобы можно было надеть сапог, обувшись, чувствую себя уверенней.　

Политрук предлагает мне и дальше ехать верхом, но я отказываюсь:　

— Товарищ политрук! Спасибо! Не сяду. Честное слово, я чувствую на земле себя уверенней!　

— Ну, смотрите, если будете отставать — скажите, подвезу.　

Колонна идет дальше, но из-за горы снова вылетает стая бомбардировщиков. Над ними вьются в гигантских петлях «мессершмитты». В небе повисла светло-зеленая ракета.　

— Шпион! Сволочь! Знак дает! — кричит отчаянно кто-то.　

Все бросаются обратно в лес. Меня чуть не сминают бегущие люди. В небе кружится бесовский хоровод. Рвутся бомбы, воют сирены.　

По полю мечется раненый хромой солдат. За ним гоняется бомбардировщик. Солдат, взглянув, куда отклоняется хвост пикирующего на него крылатого кита, делает несколько отчаянных скачков в ту же сторону и падает плашмя.　

Самолет сбрасывает бомбу, она взрывается недалеко от распластанного на земле солдата, но осколки минуют его. Обезумевший солдат вскакивает и какими-то странными ковыляющими скачками устремляется к лесу. Фашистский летчик снова начинает погоню. Так повторяется несколько раз, пока солдатик, наконец, не начинает понимать, что пока он будет вскакивать и бегать — за ним будут гоняться. Он остается лежать на земле, положив себе на позвоночник, как защиту от падающих осколков, свою винтовку. Тяжело дыша, сдвинув на затылок каску, он прильнул к земле и смотрит, как отвязавшийся от него самолет бомбит окраину леса. Там в черных султанах земли и дыма взлетают вывороченные с корнем сосны.　

Вокруг — адский грохот взрывов, вой сирен, рев моторов, треск крупнокалиберных пулеметов… Среди этого ада жалко трещит четырехосная зенитная пулеметная установка на автомашине, которая стоит у кромки леса. И слава мужеству се пулеметчика, вступившему в бой со стаей бронированных стервятников и стрелявшему в них до тех пор, пока огненный смерч не смел с лица земли и машину, и установку, и самого героя-пулеметчика.　

Я лежу в меже на поле, вжимаясь в землю, и каждый взрыв авиабомбы отдается толчком в моей груди. Где же все-таки наши истребители, бомбардировщики, танки, артиллерия, минометы? Неужели все это уже сокрушил враг? Нет! Нет! Наверное, только на нашем фронте так плохо, — пытаюсь отогнать отчаяние.　

Мысли одна горестней другой теснятся в разгоряченной голове. Как же так! Ведь мы собирались воевать малой кровью на чужой территории. Почему получилось все наоборот? Почему товарищ Сталин, в предвидение которого мы так беззаветно верим, не смог предусмотреть этого? Почему мы оказались в этом огненном мешке? И никто не приходит к нам на помощь ни самолетами, ни боеприпасами, ничем?! В душу упрямо начинает протискиваться гнетущее, подтачивающее душевные и физические силы сомнение в непогрешимости вождя…　

Воспитанный с детства в духе безграничной веры в гений Сталина, не поколебленной даже тридцать седьмым годом, о котором я не знаю всей правды, я ужасаюсь своим крамольным сомнениям. Я, рядовой солдат, и не предполагаю, что в адский «котел» киевского окружения мы попали как раз в результате непростительной ошибки и упрямства вождя. Он пренебрег настойчивыми советами командующих Юго-Западным направлением и Юго-Западным фронтом, которые лучше Верховного знали тяжелую обстановку у Киева, говорили о надвигающейся катастрофе и просили разрешения отвести измотанные боями войска за Днепр.　

15 сентября гитлеровцы замкнули кольцо окружения вокруг четырех армий Юго-Западного фронта. Военные советы фронта и Юго-Западного направления принимали меры для отражения ударов врага, но в отсутствие танковых, авиационных и других резервов, их попытки успеха не имели.　

Командующий Юго-Западным направлением маршал С. М. Буденный запросил разрешения оставить Киев. Ставка разрешения не дала. Несколько дней ушло на поиск решений, на их согласование. Наконец, и Сталин понял, что Киев не удержать. 18 сентября Ставка разрешила отвести войска из Киевского укрепрайона и оставить Киев. Но приказ опоздал. Сотни тысяч солдат и офицеров оказались в окружении и были обречены на гибель.　

…Но вот, наконец, страшная бомбежка утихает. Какой-то момент оглушенные грохотом люди ничего не слышат, затем в сознание врываются крики и стоны раненых, ржание искалеченных лошадей, треск горящих патронов в объятой пламенем груде обломков. Эта пылающая груда — все, что осталось от героя-пулеметчика и от его зенитной установки…　

Я ковыляю в лесок, где должны быть мои товарищи. То и дело обхожу гигантские воронки, горящие машины и повозки, умирающих, жалобно ржущих коней. В лесу передо мной открывается еще более страшная картина. Завалы покореженных, обугленных деревьев… Воронки, воронки, воронки… Убитые, убитые, убитые… На дне одной воронки лежит мертвый солдат лицом вверх, на белом лице резко выделяются веснушки. Рядом с ним — паспорт. На деревьях тут и там висят окровавленные грязные лохмотья.　

Встречаю двух солдат из нашей батареи. Где остальные? Никто ничего не знает. Под сосной сидит лейтенант, он весь изранен мелкими осколками. Заросшее темной щетиной лицо его осунулось и побледнело от потери крови. У него забинтованы голова, шея, руки. Силы оставили его. Он бормочет безучастно:　

— Товарищи, посадите меня на машину… Товарищи, посадите меня на машину… Товарищи…　

Мы поднимаем лейтенанта, осторожно ведем и по лицу его видим, каких страданий стоит этому израненному человеку каждое движение.　

Некоторое время мы стоим у края дороги, держа под руки лейтенанта, и пытаемся остановить какую-нибудь автомашину, но все они проносятся мимо.　

Вдруг я вижу генерала Кирпоноса. Мы подходим к генералу и просим помочь нам отправить раненого в санчасть.　

— Ищите санбат! — сухо бросает он нам.　

— Товарищ генерал! Как же так! У вас сила, власть… По сигналу вашей руки любая машина остановится. Почему вы не хотите помочь лейтенанту? Ведь вам ничего не стоит это сделать!.. — горячо убеждаю я генерала, забыв о всяком субординации.　

— Ищите санбат! — еще суше бросает нам генерал.　

— Да нас не слушают шоферы! — восклицаю я.　

— Товарищ генерал! Посадите меня на машину, — с глухим отчаянием в голосе просит раненый.　

Генерал